Тума - Захар Прилепин

Всполошённые чайки выглядывали человечий разор на берегу.

IX

Забранные с татарской деревни русские полоняники жили в таборе у Черкасска, под присмотром казачьих караулов.

Степан сам с утра запряг в мажару рыжую лошадку.

На пароме пересёк бурливый, ещё дышащий холодком, тёмный майский Дон.

…возле охраненья, выспрашивая то да сё, стояли старики и вертелись, любопытствуя, малолетки.

Трещали кузнечики. Ветер чесал ковыль.

Кивнув казакам, Степан въехал, не спеша, в табор: две дюжины шалашей вдоль раскатанной дорожки.

В чалмах никто уж не ходил.

Кашеварящие на кострах бабы, завидев богато одетого казака, кланялись.

В котелках булькало варево.

…Афонька, узнав Степана, выбежал навстречу мажаре.

– Далёко матушка? – спросил Степан, натягивая вожжи.

– Стираться пошла… кликнуть?

…босоногий парубок рванул к берегу.

Степан, без единой мысли в голове, ждал, подрёмывая.

Заслышав торопящиеся шаги, оглянулся.

Раскрасневшаяся, босая, как и сын, несла она, уперев в бок, полное корыто отжатого белья.

Не выпуская ноши, поклонилась.

Красные её шалвары, завязанные на щиколотках шнурками, снизу намокли. Юбка была подобрана. Льняная рубаха-кольмек молочно светилась. Пояс Алёна туго увязала шерстяной шалью.

– Ставь сюдой, – кивнул Степан на корыто. – Дома высушим.

Били в котлы, созывая на круг.

Звон тот был слышен ещё с парома.

Заезжая в черкасские ворота, Алёна перепутала тяжкое биенье её сердца с мерными ударами о котлы.

Казалось, что било у самой её головы.

Потянулись малые и большие дворы, виноградники, малинники, камышовые или в почерневшей соломе крыши куреней.

На ивовых плетнях сушились глиняные кувшины, расшитые половики.

Пахло полынью, медуницей, липой. Гудели пчёлы.

Шедшие навстречу, при саблях, в нарядных кафтанах казаки здоровались со Степаном, не зарясь в глубину мажары на везомых им, ни о чём не спрашивая.

Алёнин сын во весь путь сидел, не шелохнувшись.

По мосткам бежали казачьи малолетки. Под мостками орали лягушки.

Завидев купол черкасской церкви, Степан перекрестился.

Алёна и отпрыск её поспешно перекрестились тоже.

В нескончаемом звоне, подъехали к разинскому куреню.

Мевлюд, ничему не подивившись, раскрыл ворота.

Спрыгнув с повозки, Степан молча пошёл к Ивану.

Побледневшая Алёна сидела прямо.

Мевлюд, подойдя к мажаре, насмешливо оглядел бабу.

– Да оставь ты корыто своё, – велел. – Слезай на землю, в тартарары не провалишься.

Иван, выйдя на шум мажары с база, увидел за плечом подходящего брата спрыгнувших с мажары застенчивых гостей.

Чуть дрогнул усом.

– Яблоньку привёз?.. – спросил негромко, без улыбки, всерьёз.

…раскрыв сундук, Мевлюд, не глядя, поманил Алёну.

– Гляди сама, что найдёшь… – сказал, гладя верхние тряпки, надуваненные Степаном в последних поисках. – И солёная вся, как рыба, отмыть бы…

Не тронувшись, Алёна стояла посреди горницы. Лишь когда Мевлюд обернулся, тихо спросила:

– Где ж хозяйка, татарин?

– Дядька Мевлюд зови меня. Тут татарей нет, одне казаки. И хозяйки нет. Степан Тимофеевич сам себе хозяин.

Вдруг расхотев быть строгим, добродушно скривил хитроватое лицо:

– У брата Ивана есть хозяйка – Фроська. Будет трепать тебя… Наряжайся! К майдану поедем, дура.

…на той же мажаре Мевлюд подвёз Алёну, встав неподалёку от базара в узкой, бузиной и диким виноградом поросшей улочке.

Неподалёку стояли торговые лавки, но торговли нынче не было. Ветер наносил запахи шафрана и корицы.

На пути к майдану стояли, сторожа проход, молодые казаки с короткими татарскими саблями на боку.

Тут же толпились молодицы в пёстрых платках, в мышиного цвета платьях. Алёну разглядывали безо всякого стесненья.

– …да Разиных мажара!.. – доносилось. – И татарин их!..

Мевлюд недовольно вскинулся, молодицы, не слишком торопясь, отвернулись. Плечи задрожали в смехе.

Алёна прижимала ледяные руки к горячему лицу.

Отсюда казалось, что на кругу вовсе ничего не происходит. Разноцветные бунчуки шевелились над древками.

…вдруг, как огромная птичья стая, взлетели шапки. Казаки закричали в сотни глоток.

Алёна спешно перекрестилась, глядя, как треухи, ушанки, малахаи, – смушковые, бараньи, лисичьи, бобровые, соболиные, лосиные, – зависнув на миг в небе, разом рушатся. Пойманные, снова взлетают. А в третий раз, запоздав, закрутилась лишь одна, из серой смушки, высокая шапка с красными и синими шлыками.

На мостках грудились казачата, глядя в сторону майданной площади.

Подошли, громко разговаривая на своём наречии, двое купцов.

Один был в коротком, мехом подбитом кафтане. Другой в заячьем жилете и со шпорами на ботфортах. Багровый нос из-под широкополой шляпы уставился на Алёну.

Вытерпев недолго, тронула Мевлюда.

– …глядят… – без голоса пожаловалась она.

Мевлюд, пропев: «Н-но, пошла!..» – отъехал так, чтоб купцы остались позади.

…кровь стучала о виски так часто, что прозвучавший удар колокола услышала она с запозданьем.

Мевлюд больно ткнул ей в бок рукоятью кнута:

– Иди, дура, зовут!.. Поспешай!

…видя только красные сафьяновые сапожки посыльного, пошла, как по узкой, меж топи, тропке.

…так и не подняв глаз, видела множество казачьих зипунов и разноцветных сапог, из последних своих сил поняв всё-таки, что встречающее её молчание – не зловредно.

Из всего этого головокруженья, где давно уже замолкший удар колокола всё плыл в её голове, возникло прямое лицо Разина.

Умоляюще глядела она в его серые глаза, молясь всем угодникам, чтоб не обрушиться в забытьё.

– Будь мне женой, Алёна, – сказал Степан.

…с рыбалки явился младший Разин.

Стал столбом, строгий.

Выпятил вздутое лягушачье пузцо. Раздул располосованную несчётными, едва поджившими оцарапками грудь.

Выгоревшие, побелевшие волосы его со всполохами золотой рыжины чуть перебирал ветерок.

Долго глядел на собирающую в сапетку развешенное бельё Алёну.

Афоньку, стоявшего тут же, у крыльца, будто и не заметил.

Выждав, сколько посчитал нужным, подошёл, волоча концом по земле слишком длинное для него удило.

Оказавшись ниже нового жильца на полторы головы, Фролка грязный свой подбородок не задрал, а молча смотрел Афоньке в грудь.

– Фрол Тимофеич! – окликнул, выходя на балясник, Степан. – То Афонька. Твой племянник, значит. А ты ему – дядькой. Сведи на баз племяша. Покажи, чем живём!..

X

Степан собрал всё, что имел.

Хранившиеся с прошлых походов два серебряных кубка, полных ногайскими украшеньями. Там были бусы из бисера, по-ногайски – ынжы мойшак, и подвески с литой птичкой – къораз къулакъшык. Ещё – кольца, крашенные чернью, серебряный браслет с рубинами и сердоликом, полумесяц в каменьях.

К тому досыпал то, что взял по дувану на майских поисках: зернь с бирюзой – крымские люди называли её ферюзе, зернь с кораллами – имя которым мерджан, зернь с янтарём, который назывался кербар, зернь с жемчугом, именуемым инджи.

Слазил в похоронку – от Фролки прятал, чтоб не выпотрошил, – и принёс полные жмени колотого серебра, что раньше хотел передать на украшение ризниц черкасского храма, да иная нужда явилась