Тума - Захар Прилепин

– Добар лук, види, брате! Нэка Алах чува нашег приятеля! (Добрый лук, взгляни, брат! Да хранит Аллах нашего друга! – срб.) – весело указал Степан Фролу.

Ногай молча развернулся.

…ещё минута – и весь чардаул ушёл на рысях обратно.

Кривой с хрустом почесал скулу:

– Чешется, чёрт…

Алсын-мирзу сопровождала сотня конных воинов.

Они шли под жёлтым знаменем.

Юрт было семь.

Вослед за ногайской конницей молча бежали борзые, низко держа длинные головы.

Самый глазастый – Нимка – разглядел издалека:

– Соколов везут, эй…

Пожевав губами, Черноярец разгадал:

– …в дар османам азовским.

Обряженные в янычарские одежды, казаки ждали недвижимо.

Кони их были спокойны.

Позади казаков стояли четыре пустые повозки с выпряженными лошадьми.

Ногаи уже видели их.

В рыжем сухотравье шумели бессчётные насекомые и свистели суслики.

Облака, большие и кудряые, как бычьи головы, грудились великим стадом, ползущим по небу вослед мирзе.

– Подвиг нашедшу, не подобает ослабеть, – сказал Степан.

…с шумом взметнувшейся птичьей стаи, взлетели сотни стрел – небо стало рябым, как вода в дожде.

Сменив свистящие голоса на секущие, стрелы посыпались вниз.

Тут же, незримым порывом ветра вознесённая, явилась новая стая.

Стрелы ещё были в небе, когда, неистово вопя, пошла, восстав из степной травы, калмыцкая конница.

Нимка привстал в стременах, любуясь.

Калмыки рассекали ногайскую сотню надвое, и заворачивали её хвост, чтоб не дать никому бежать.

Ногаи наддали и пошли намётом в сторону тех, кого принимали за янычар.

Сотня мирзы растоптала б не тронувшихся с места казаков – но за тридцать саженей до них ногайские кони словно бы все разом сбесились.

Вставая на дыбы, они ржали, скидывая седоков.

Припадали на ноги, заваливались на бока.

Упав, лягались, пытаясь избавиться от настигшей жуткой боли.

Стоял такой лошадиный крик, как если бы с железной горы съезжали во множестве гружёные железные санки.

…на лошадиных копытах, намертво вкогтившись и жаля, висели железные якорцы, разбросанные здесь повсюду…

…сброшенный конём ногай проворно вскочил, вырывая якорец из своего бока, должно быть, насквозь пробивший его тулуп. Пронзённый болью, он упал на колено – и в ногу ему ткнулся другой, затерянный в травах, якорец.

Снова выпрямившись, ногай выдрал жало уже из колена, и, словно забыв обо всём, захромал меж бьющихся коней, так и держа якорцы с кровавыми носами.

Спешившись, казаки успели завалить на бок повозки, выставив их полумесяцем. Из-за повозок в ногаев и поуродованных коней полетели ручные гранаты.

…взметнулась, замешенная с выдранными травами, пыль.

…волоча кишки, метнулась прочь кричащая кобылица.

Затеялась стрельба из карабинов и длинных седельных пистолей: почти в упор казаки добивали хромых, пораненных ногаев.

Те из них, что стремились уйти в степь, находили якорцы и там: они были разбросаны повсюду, кроме стороны, откуда явились калмыки, и окружной тропы, оставленной казаками для себя.

…скоро подле казацких повозок скопилась бурая, вспененная, орущая куча-мала.

…отстрелявшись, казаки вскочили на коней.

Влетели, мешаясь с калмыками, в самую сечу.

Степан выглядел заваленную набок и расколотую юрту мирзы.

Виднелись её обитые шёлком внутренности. Наружу, как из утробы, вывалились софы и разноцветные подушки. Сияла серебром и златом рассыпанная здесь же посуда.

У юрты сидела ногайка – должно быть, одна из жён мирзы. В носу её было осыпанное каменьями кольцо. Калмыцкий воин, завалившись набок с лошади, вырвал то кольцо – и пронёсся дальше.

…с оголённой саблей в левой и пистолем в правой, мизинцем которой он правил лошадью, Степан завидел ссутуленную спину Кривого, пытавшегося догнать необычайно ловкого ногая. Кружа на коне, ногай с поразительной быстротой пускал стрелы во все стороны.

Степан припустил ему наперерез – и выстрелил почти в упор, в оскалившееся лицо. Подбородок ногая раскололся, как чашка.

…добивали последних.

Вереща, калмыки загоняли пеших ногаев, как зверей.

Убиваемые, вопя, хватали себя за страшные раны – крепя ладонями расколотые головы, брызгающие во все стороны шеи, снесённые напрочь челюсти.

…осадив возле Степана коня, Кривой ошалело улыбался.

– Какой раз вижу янычанина – и хочу рубить!.. – прокричал он, отирая чью-то кровь с щеки. – Поснимать бы чёртовы чалмы, мать их!.. Перерубимся так!..

– Где мирза? – крикнул Степан.

– Мирзу ж Фролка стрелил! – оскалился Кривой. – Мирзу калмыки погнали – так он на Фрола и выскочил, волчья харя!.. Гляди, за юртой лежит!

…Степан подъехал к мёртвому мирзе.

Двое спешившихся калмыков уже раздевали его. Один, стянув с мёртвого чёрные сапоги, тут же взялся за суконные штаны. Другой рывками отстёгивал кольчугу. Вослед за ней, всю извозив кровью, снял войлочную рубаху.

Нагой, мирза оказался кривоног, бел. Безволосая грудь его выглядела вздутой, как у жабы: похоже, мирза был силён. В груди виднелась будто перстом проткнутая дырка. То был выстрел с пистоля, и доспех не спас мирзу.

Из разверзнутой шеи струилась, булькая, кровь.

Должно быть, дорезали его уже на земле.

Один глаз был забит травой и кровью, второй – тускло, недвижимо смотрел. Мокрый язык вывалился наружу.

Фролка, не слишком виноватясь, улыбался:

– …не кори, Степан!..

Подошёл, утерявший коня, Горан: с головы его взмыленно текло. Он выдирал, ломая, стрелы из своей медвежьей шкуры.

Нимка протянул Степану жёлтую, срезанную с древка, пахнущую дымом ногайскую хоругвь.

Степан засунул её под ногу, перекинув через седло.

…им следовало торопиться.

Над степью, крича, летали соколы, утерявшие своих хозяев.

Калмыки сзывали их свистом.

Разбежавшиеся борзые тявкали издалека.

…дорогу до стойбища указал молодой ногай, которому обещали волю. Завидев многие дымы, его немедля зарезали.

…калмыки покатили к огромному табору с трёх сторон, как чёрные ручьи.

Пришёл час озлеть.

Выкрикивая клич, чтоб различать друг друга в ночи, калмыки поджигали первые юрты. Запылали крытые войлоком купола, затрещали прутья стен. По степи понеслись во все стороны огромные, жуткие тени.

Лохмотьями рвался с земли огонь.

Из юрт посыпались пылающие люди. В них попадали стрелы, и те стрелы горели тоже.

Пылая, крутились колёса высоких двухколёсных ногайских телег.

Горела пища в чанах.

Горели волы, не умея вырваться из ярма.

Покатились, лопаясь, бочки заготовленной ногаями солёной рыбы. Серебрённую в блеске огня, побиваемую босыми и обутыми, и многими копытами, рыбу сносили тягучие, кипящие крови.

Ногайка, чьё платье было увешено сияющими в огне монетами, металась меж калмыцких всадников. Один поймал её за волосы, приподнял, сдирая, как листву, украшенья.

Другая, выбежавшая из большой кибитки девка закричала жуткой скороговоркой:

– Господи помилуй, я православная, русая, подневольная! – но её стоптали калмыцкие кони, переломав как куст.

Третья ногайка несла младенца, а из разверстой груди её текло окровавленное молоко.

Старуха, собрав