Тума - Захар Прилепин

…побиваемая Кривым, баба выла:

– Попутал, казак, попу-у-утал! Не губи дуру!.. Второй день как тут! Честная жёнка я!..

Кривой и вправду вдруг распознал, что баба – не та.

Опомнившись, помог ей подняться. Начал, совестясь, отряхивать.

Достав из-за кушака монисты, сорвал рубль. Поймав бабу за руку, вложил ей.

Та в ответ заругалась, неистовая:

– Глаз твой кривой! Да чтоб ты на оба окривел, чёртова рожа! Подавись своим рублём!..

…Степан, проходя мимо стола, где они потчевались, кинул три, с явным преизбытком, монетки.

Московские купцы, хмурясь, заметили его щедрость.

Подлетел жид, щипком, будто цапля, ухватив все монеты разом. Нацепив на длинные пальцы четыре пустые кружки, ушёл до мойки.

Казаки повскакивали на добрых лошадей. Напоследок жутко, пронзая слух, засвистели. Гикая, запропали в пыльном облаке.

…пересчитывая в который раз зажатые в кулаке монеты, жид гадал, где ж его могли ввести в обман, когда он в тройной прибыли.

Спрятал монеты за щеку.

Сидел ещё сколько-то и томился.

…наконец, как уколотый, разгадал.

Кинулся, лязгая зубами о деньги, к нужнику.

Рванул как следует, сломав деревянную вертушку, дверь на себя.

Увидел там, в круглом проёме, сброшенный сербом тюрбан, и, поверх человечьего навоза, – много земли.

Сплюнув в руку деньги, толкнул задом дверь и завопил.

XIII

Крапивно-жгучий первак оглушил так, что было невмоготу и слово сказать.

Потом тихо затрепетали перья на незримых крылах. Безо всякого усилия бренная плоть воспарила, и поплыла, не тревожа небесных волн.

Стеван был в шёлковых, Алёной поданных шароварах, в новой рубахе. Не в силах успокоиться, будто торопясь захмелеть, он запивал первак пивом, вгрызался, высоко подняв брови, в бараньи мослы, часто двигая челюстями, вдруг всё бросал и поворачивался к оконцу, словно проверяя: не сон ли всё?

В оконце видел поднимающуюся по лестнице Алёну, несущую в одной руце решето с яичками, в другой – таз с рыбой из ледника, и шёпотом сообщал Степану:

– Женица! (Жёнушка! – срб.)

Морщины всё так же делили, как порезанное яблоко, его лицо. Оттого, как и прежде, выглядел он сразу и смеющимся, и плачущим. Серб так радовался, что Степан женат, словно тот женился на его любимой сестре.

– Же-е-е-ница! – повторял он, снова берясь за мосол и умилённо моргая.

Лишь на божницу Стеван старался не смотреть, словно Спас мог на него прикрикнуть.

Что серб побасурманился, не дивило и не печалило Степана. Почти всякий полоняник, что выбирал не сдохнуть на галерах, а перехитрить судьбу, шёл на то.

Про себя же Степан догадался: когда б не был он тумой рождённым, может, и не упирался бы насмерть.

С других же он спроса иметь не желал.

Алёна его тоже мыкалась на чужбине, не видя церковных маковок, постов не блюдя, а какому богу обращала она молитвы свои, Степан не выспрашивал. И рождённый в неволе Афонька был обрезан и некрещён. Фролка, как беспутного, водил его к черкасскому храму, чтоб Афоня смотрел, где живёт Бог истинный.

– …что там наш лекарь – добрый грек? – Степан подлил Стевану пива.

Пожав плечом, серб, пока торопливо дожёвывал, разыграл лицом целую сказку: то возводя взгляд к потолку, то скорбя, то насмешничая.

– Видзао сам га у граду (Видал его в городе. – срб.), – наконец, отвечал он, облизываясь. – Е ко и пре: лечи онэ кое чуваю за продаю, спремаю за ценкане… (Как и прежде: лечит тех, кого берегут на продажу, готовят на торг… – срб.)

– А лях Гжегож? – спросил Степан.

– Лях е збрисао у Литванию: вальда ратуе против Запорожаца и против руског цара. Или лежи у раци. Зато што је руски цар – велики цар! (Лях в Литву убыл: должно быть, воюет с запорожцами и с русским царём. Или в яме лежит. Оттого что: русский царь – великий царь! – срб.) – Стеван поднял кружку с пивом. – Руски цар – тежак е цар! Кад седнэ – нэчеш га померити! Да е Србийи таквог цара! (Русский царь – тяжёлый царь! Сядет – его не сдвинешь! Сербии бы такого царя! – срб.)

– А жид, что свистел на все птичьи голоса? Всё свистит?

– Йок, Степане. Откупио се Чифутин. Сам робовима тргуе (Нет, Степан. Выкупился жид. Сам теперь рабами торгует. – срб.), – ответил Стеван.

…застучали по крыльцу многие тяжёлые сапоги.

Растворилась сенная дверь.

Серб вскинулся, затрепетав сразу всеми морщинами, будто веря, что сейчас объявятся азовские люди и поволокут его обратно.

Шумно вошли брат Иван, Кривой, Фролка Минаев.

Вослед – Черноярец, Нимя и Горан.

На первых Стеван посмотрел опасливо, а вторым – разулыбался: эти трое встречали его у лаза. Обивали с него навоз.

…потом, на добрых лошадях, гнали намётом.

– Как было, – рассказывал всем Стеван. – А служио сам као найситнийи чиновник – язиджи! За малу плату у азовским палатама! Извршавао сам найскромние, мада досаднэ наредбе. Али због тога што я, Степане, владам писанем, чиновник койи е био за пола главе виши од мене, сваливао е на беспрекорног Србина и тескереджин посао – приликом преписиваня и преброяваня хартия. Па после приликом писаня и сланя писама коя нису од найвече важности (А служил я самым малым чиновником – язиджи! За малую плату в азовских палатах! Исполнял самые скромные, хоть и докучливые порученья. Но оттого что, Степан, владею я письмом, чиновник, который был на полголовы меня выше, перекладывал на безотказного серба работу тескереджи – при переписке и пересчёте бумаг. А затем – при написании и посылке писем не самой великой важности. – срб.), – Стеван засмеялся, вспоминая. – И саставио сам Аслин-мирзи лажно письмо, којим сам га позивао у госте код бега, и у истом письму му обечавао три хиляде ексера, кое е мирза тражио. (И составил я подложное письмо Аслын-мирзе, в котором зазвал его в гости к бею, пообещав ему в том же письме три тысячи гвоздей, о которых мирза просил. – срб.)

Алёна вынесла к столу огромную яишню.

Брови Стевана, взлетев, соединились над переносицей, а глаза стали ласковы. Утерев набежавшую слезу, он сам себя тихо успокаивал:

– Све е прошло, све е прошло! (Всё обошлось, всё обошлось! – срб.) – и сразу продолжил, поднимая над столом баранью кость: – А то письмо сам предао ногайском гласоноши. А са тим гласоношом сам веч више пута имао посла, и награду сам му обечао! (А письмо то передал я ногайскому посыльному. А с посыльным тем не раз я уже имел дело,