Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

тотчас же была бы осуществлена. Просто в этом не было надобности: благодаря четырехлетним планам экономика и так находилась под полным контролем, все планировалось и регулировалось, всякое отклонение от заданий каралось. Нет ничего удивительного в том, что интересы крупной промышленности совпадали иногда с интересами Гитлера, ведь страна готовилась к войне или воевала. Кроме того, политическая сила крупной промышленности состоит в ее экономической уязвимости, ведь от крупной промышленности зависит работа, следовательно, и жизнь многих миллионов людей, и поэтому государство так часто оказывается на стороне промышленников. С другой стороны, строгий контроль и планирование вряд ли были в интересах буржуазии и промышленности в целом.

Весьма значительная самостоятельность Гитлера и совершенная узурпация им власти, понятно, крайне затрудняют выявление взаимозависимости, адекватности между персоной фюрера и его политическими действиями, с одной стороны, и политической действительностью Германии начиная с 1933 г., с другой стороны.

По всей видимости, колоссальную (если не определяющую) роль сыграл механизм невиданной и психологически абсолютно точно рассчитанной пропаганды, в которой для Гитлера и Геббельса не было секретов и не было мелочей. Даже люди весьма далекие от нацизма писали об огромной действенности нацистской пропаганды, при помощи которой и удалось обеспечить частичную легитимацию претензий Гитлера на власть, благо тем для нацистской пропаганды хватало, а Гитлер, как никто другой, знал, как их использовать наиболее продуктивно. Герман Брюнинг в своих мемуарах отмечал, что «современная техника пропаганды является более разрушительной, чем какое-либо оружие. Она препятствует осуществлению дальновидных и конструктивных решений, это опасная тенденция развития в условиях современной массовой демократии»[1198]. То, что не удалось достичь пропагандой, Гитлер добрал насильственными действиями, а уж после получения чрезвычайных полномочий началось действие факторов, производных от особенностей функционирования деспотического тоталитарного государства, которое имеет собственные законы развития и в очень значительной степени в этом зависит от исторической традиции и политической культуры. Макиавелли верно указывал, что в «деспотии захватить власть трудно, а удержать ее легко». Добавим, что захват власти осуществляется по определенным, вероятно, единым правилам. Не случайно структуры гитлеровского и сталинского государства так схожи: однопартийная система, террор государственной тайной полиции, обязательная идеология. Геббельс как бы в подтверждение этого сходства писал в 1935 г., что фашизм (имея в виду Италию) – это нечто поверхностное, а Муссолини – также не революционер, как Гитлер и Сталин[1199]. Правда, нельзя исключать заимствований, с другой стороны, надо помнить, что и различия между сталинизмом и нацизмом весьма существенны: цели, характер, социальный базис, идеологические ценности обоих движений совершенно различны. В этом отношении теория тоталитаризма кажется до крайности не историчной. Зато у нее огромный воспитательный потенциал…

Надо иметь в виду, что увлекаться морализаторством на эти темы не стоит, поскольку немецкий народ в конечном счете стремился к сильной, эффективной власти, диктатуре, которая не была тогда чем-то предосудительным: в конце концов, в России и Италии диктатуры хоть и свели на нет все гражданские права, зато способствовали развитию хозяйства, восстановлению порядка, регулярного правления, сохранению государства. Ведь на самом деле глаза у всех открылись на сталинизм и на нацизм лишь в 1945 г., а у иных (если открылись вообще) еще позже.

Каковы же были политические убеждения Гитлера, где их истоки? Насколько они соответствовали немецкой политической культуре в целом?

Вначале попытаемся обосновать отрицательный ответ на этот вопрос, то есть что Гитлер не является «родным» для немецкой политической культуры.

Как известно, Гитлер – австриец и политически сформировался будучи в Вене (он покинул Австрию накануне войны). Поэтому формально Гитлера нельзя считать представителем немецкой политической культуры, ведь не может быть сомнения, что австрийское великодержавное мышление имеет свою специфику. Эта специфика определялась значительной ролью антисемитизма, антиславизма, что нельзя отнести к Германии, в истории которой до 1918 г. невозможно припомнить ни одного общенационального лидера или известного политика, который сделал бы ставку исключительно на антисемитизм, национальные различия, а в Австрии такие люди были и Гитлер ими восхищался, учился у них. О венском периоде своей жизни Гитлер писал: «В это время во мне сложилась картина мира и мировоззрение, которые стали фундаментом последующей деятельности. К тому, что я приобрел в Вене, я уже почти ничего не добавлял, а изменять что-либо вообще не было необходимости. Даже наоборот»[1200]. В Вене большую популярность имели два антисемитских агитатора: Генрих фон Шёнерер и Карл Люгер. Пангерманист Шёнерер был радикальным демократом, сторонником социальных преобразований Бисмарка: всеобщее избирательное право, повышение зарплаты, право на стачку, 8-ми часовой рабочий день. В его воззрениях антикапитализм был подчинен пламенному национализму, он был убежден в необходимости присоединения к единому рейху и непоколебим в расистском антиславизме и антисемитизме. Шёнерер внес законопроект в австрийский рейхсрат о строгих ограничениях (по образцу американского антикитайского билля 1884 г.) въезда евреев в Австрию. Шёнерер считал германских антисемитов ставленниками евреев, зато чрезвычайно чтил Бисмарка, совершая каждый год паломничество во Фридрихсру (поместье Бисмарка у Гамбурга)[1201]. Шёнерер обвинял евреев во всем: в коррупции, в наличии распоясавшейся прессы, в либерализме. Главным требованием радикального антисемитизма Шёнерера было требование специальных законов против евреев. Шёнерер оказал непосредственное влияние на Гитлера, мировоззрение которого было простым отражением ходячих клише Вены рубежа веков: антисемитизм и ненависть к социалистам были признаками хорошего тона в буржуазных кругах Вены, «модой господствующих классов»[1202].

Также непосредственное влияние на Гитлера оказал бургомистр Вены Карл Люгер, который был исключительно ловким демагогом, выступавшим за «органическое» социальное устройство, за ликвидацию «процентного рабства» и капитализма, которые, на его взгляд, были исключительно виной евреев. Люгер считал возможными даже ритуальные убийства у евреев, верил, что целью евреев является мировое господство. Люгер выступал за удаление евреев из общественной жизни, за исключительные законы против них. Влияние Люгера было громадным в Вене, он четырежды избирался бургомистром, но император его не утверждал; в 1897 г. Люгер был избран в пятый раз и утвержден. Когда Люгер стал бургомистром, вся венская администрация была «очищена» от евреев и социалистов (это касалось и всех школьных учителей, которые считались государственными служащими). При нем немецкие националисты-студенты регулярно устраивали драки с еврейскими, славянскими, итальянскими студентами, требуя их исключения из высших учебных заведений. Источником растущего антисемитизма была возрастающая доля еврейского населения Вены в последней трети XIX в.: 1849 г. – 4 тыс. (6 %), 1890 г. – 100 тыс. (12 %), 1910 г. – 175 тыс. (8,6 %)[1203].

Ганс Франк писал в своих мемуарах о происхождении антисемитизма Гитлера: «В Германии до 1918 г. практически вообще никак не чувствовался антисемитизм, а немецкие евреи играли в жизни государства и общества огромную роль. Всякие попытки оживить в Германии антисемитизм и спекулировать на нем завершались неудачей вследствие его