Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Я записалась и к нему на огласительные беседы. Я уже давно хожу… у нас больше ничего другого в Никомедии нет, — произнесла Архедамия, и ее большие, заходящие один за другой жеребячьи зубы на мгновенье обнажились в невеселой усмешке. — Я думаю, что вы, госпожа Леэна, расскажете мне о Христе гораздо лучше, чем Гераклеон, — твердо закончила свою речь девушка-стоик.

— Это так, — заговорил Верна. — Госпожа лично скольких мучеников знала…

— Замолчи, Верна! — неожиданно резко ответила спартанка. На ее лицо легла тень внутренней боли.

Каллист с деланной непринужденностью приказал:

— Мальчик, принеси корзину со смоквами — ту, что я от Диомида привез. Это тебе, Кес… Александр.

— Матушка, — произнес Кесарий, подходя к Леэне — он по-прежнему опирался одной рукой на посох, другой — на плечо Каллиста. — Я долго думал… Я хочу принять Крещение.

— Как?! — вскричал вифинец, и струны его кифары издали подобие стона.

20. Об акации, экзорцизме и теургии

Прошло несколько дней. Каллист продолжал посещать писаря, у которого наметилось заметное улучшение. Трибун Диомид благодарил товарища по детским играм за врачебную помощь и приглашал его то на обед, то в баню, то на конную прогулку, но почти не заговаривал об Александре. Обычно Диомид кратко справлялся о его здоровье, желал ему скорейшего выздоровления и передавал ему корзину смокв. К вечеру Каллист вежливо прощался и уезжал — в имение к Леэне.

Когда Каллист возвращался, все четверо — Леэна, Финарета, Кесарий и Архедамия — уже ожидали его, чтобы отправиться на ставшую уже привычной прогулку в повозке. Вечерняя прохлада и мягкие краски закатного неба навевали вифинцу грусть, особенно когда он слышал разговор Леэны и ее названного сына о будущем крещении. Это была грусть, похожая на ту, которую испытывает человек при мыслях о неизбежной утрате, и Каллист чувствовал себя еще более одиноко, чем во все предыдущие дни.

Архедамия и Кесарий слушали Леэну, Финарета не сводила глаз с Кесария, а Каллист жалел, что не отказался от этой поездки, сославшись на усталость. Заметила это Леэна или нет, но она велела Агапу остановить лошадей у рощицы, на границе имения, и предложила всем прогуляться. Ни Кесарий, ни Архедамия не были хорошими ходоками — и все путешественники вскоре расположились под старым, почти высохшим дубом с молодой порослью вокруг.

— Александр, смотрите — какое дупло! — вскричала Финарета.

— Не рухнет ли этот дуб на нас? — пошутил тот, кладя ладонь на толстую потрескавшуюся кору.

— Нет, — отвечала Архедамия, улыбаясь своим мыслям — в ее глазах цвета спелого меда была тихая радость. — Видите, Александр врач — одна из ветвей совсем зеленая.

Она протянула вверх свою худенькую руку и коснулась ветви, обильно покрытой листвой и молодыми желудями. Ветвь склонялась к земле со стороны, противоположной той, на которой чернело дупло.

Леэна не произнесла ни слова за все это время. Она молча развернула свиток и, призвав оглашаемую молодежь ко вниманию, начала читать вслух.

«Праведность по вере говорит так: „Не говори в сердце своем: Кто бы взошел на небо? (это чтобы оттуда Христа низвести); или Кто бы сошел в бездну? (это чтобы из мертвых Христа возвести)“. Но что же говорит она? „Близко к тебе это Слово: оно в устах твоих и в сердце твоем“, — то есть Слово о вере, которое мы возвещаем. И если ты будешь исповедовать устами своими, что Иисус — Господь, и будешь верить сердцем своим, что Бог воздвиг Его из мертвых, то будешь спасен, ибо сердцем верят — к праведности, а устами исповедуют — к спасению»[271].

…Каллист не сел под дубом на траве и остался стоять, прохаживаясь вокруг и постепенно отходя от слушавших чтение. Вскоре он спустился к ручью и, разувшись, опустил ступни в прохладную влагу. Струи воды бежали вниз, срываясь маленьким водопадом и оставляя на сочной густой листве акаций сотни тысяч капель, будто на них уже легла вечерняя роса.

Он все еще сидел, когда к нему подошла Финарета.

— Я тоже ушла оттуда, — заявила она Каллисту. — Кесарий не сводит глаз с Архедамии!

Она заплакала — неожиданно и по-детски.

Каллист обернулся и, растерянный, взял ее за руку.

— Финарета, ты не права… Кесарий смотрит на Леэну, Архедамия просто сидит рядом с ней.

— Нет, нет, нет! — еще громче зарыдала она, утыкаясь в плечо бывшего архиатра. — Как хорошо, что ты здесь, Каллист, как хорошо, что ты сейчас обнял меня… как старший брат! Мне ведь больше не с кем поделиться…

Каллист чувствовал, что он не в силах выпустить ее из объятий. В глазах у него потемнело.

— Финарета… я… давно хотел тебе сказать… — с трудом начал он, ощущая биение ее сердца через легкий хитон. Еще одно мгновение — и истомчивый Эрот победил бы, но вифинец изо всех сил схватился за колючую ветку акации. В его глазах понемногу начало проясняться.

— Что, Каллист? — удивленным и чистым голосом спросила Финарета.

— Архедамия не любит Кесария, — выдохнул Каллист, все еще сжимая ветку акации. — Она и Фессал уже давно влюблены друг в друга.

— Архедамия влюблена в Фессала? — возмущенно воскликнула Финарета. — Как можно променять Кесария на Фессала?

— Я бы сказал — как можно променять того, кого ты любишь, на другую… то есть другого, — промолвил Каллист.

— Да… ты прав… — протянула Финарета, отступая на шаг от Каллиста, но нежно держа его руку. — Каллист, ты такой хороший брат. Ты ведь мог быть моим братом — если бы моя бабушка приняла предложение твоего дяди. И я бы скиталась с тобой… а потом встретила бы Кесария…

— Зачем тебе было бы скитаться? — спросил Каллист. — Ведь Леэну не лишили бы имения.

— Нет, их бы сослали вдвоем… а мы бы странствовали… как бабушка и Верна в молодости, после казни Пантолеона… то есть это еще позже было. Когда Пантолеона казнили, бабушке восемь лет было, а Верне — девять… Вот на этой лужайке они спрятались в дубе… и смотрели из дупла на его казнь.

— Панталеона казнили здесь? — спросил Каллист тихо, не замечая, как кровь с его ладони капает на землю.

— Да… а потом тело забрали его друзья. Тот дуб, который почитают люди, как дуб Пантолеона, на самом деле обычный дуб. Просто он всегда священным был, в него давным-давно молния ударила, его называли дубом Асклепия, потому что Асклепия Зевс молнией убил за помощь людям, а потом стали звать дубом Пантолеона… Ой!

Финарета только сейчас заметила, к чему привело ее названного брата крепкое рукопожатие с акацией.