Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Ну, Премудростью можно и один, и сто пятьдесят один мир сотворить, — заметил Кесарий. — А ты, Севастиан, самого Оригена-то читал?

— Нет. И не собираюсь, — гордо ответил тот. Кесарий покачал головой, но ничего не сказал.

— Все эти разговоры о Премудрости прежде веков — прекрасные и таинственные, несомненно, но для меня важно знать одно — спас нас Бог или нет? — сказала Леэна. — Совершилась сотерия человечества или нет?

— Вот именно! — воскликнул Каллист. — Только Бог может спасать. Это ясно.

— Вот послушай, Севастиан… — Леэна взяла свиток.

«Творение всегда совершается либо из некоего предсуществующего материала, либо из ничего; и сотворенное всегда остается внешним для творящего или созидающего, на него не похожим, ему не подобным, „иносущным“. Сын рождается, ибо бытие Его принадлежит к необходимости божественной природы. Она плодоносна, плодовита сама по себе. Сущность Отца никогда не была недовершенной, так чтобы нечто к ней принадлежащее привзошло к ней впоследствии…»[279]

— Видишь, Севастиан? — торжествующе воскликнула рыжая девушка.

— Все это — философия! — гордо проронил бывший чтец. — Это уклонение от простоты Христовой.

— Похоже на Плотина! — заметил Каллист.

«…Созданная из ничего, тварь и существует над бездною ничтожества, готовая в нее низвергнуться. Тварь произошла и возникла, и потому есть естество текучее и распадающееся; в самой себе она не имеет опоры и устоев для существования. Только Богу принадлежит подлинное бытие, и Бог есть прежде всего Бытие и Сущий, ибо Он не произошел и безначален. Однако тварь существует и в своем возникновении получила не только бытие, но и благобытие, — твердую устойчивость и стройность. Это возможно через пpичастие пребывающему в мире Слову. И тварь, озаряемая владычеством, промышлением и благоустроением Слова, может твердо стоять в бытии как „причастная подлинно сущего от Отца Слова“. Источное Слово Бога всяческих, как Божия сила и Божия Премудрость, есть настоятель, и строитель, и хранитель мира. По неисследимой благости Своей Бог не попускает твари увлекаться и обуреваться собственным своим естеством, но собственное и единственное Слово Отчее нисходит во вселенную и распространяет здесь силы Свои, и все озаряет, видимое и невидимое, и все в Себе содержит и скрепляет, все животворит и сохраняет, — каждую отдельную вещь и все в целом. В Слове начало и источник миропорядка и мирового единства. В мире всюду открывается порядок и соразмерность, всестройное сочетание и согласие вещей противоположных. В этом единстве и стройности мира открывается Бог. Никто не смеет сказать, будто Бог во вред нам употребил невидимость естества Своего и оставил Себя совершенно непознаваемым для людей. Напротив того, Он привел тварь в такое устройство, что, будучи невидим по естеству, Он доступен познанию из дел. Бог откровения есть Слово. Ибо Слово, распростершись всюду, и горе, и долу, и в глубину, и в широту — горе — в творении, долу — в вочеловечении, в глубину — в аде, в широту — в мире — все наполнило ведением о Боге. В мире на всей твари и на каждой в отдельности положены некий отпечаток и подобие Божественной Премудрости и Слова, и это сохраняет мир от тления и распада».

— Афанасий, действительно, философ! — с удивлением сказал Каллист.

— Главное, чтобы ни у кого из философов не оставалось лазейки думать, что Сын — не настоящий Бог, — сказал Кесарий. — Слово, которое предложил Афанасий, — «единосущный», «омоусиос», и является таким словом.

— Ах, Александр… ты все заботишься о философах! — воскликнула Леэна.

— Матушка, да все греки — философы, от мала до велика! Это же не варвары спор начали, греки и начали! Арий — не египтянин, а грек!

— Зато Афанасий — египтянин, — промолвила Леэна.

— Говорят, что египтяне — из всех людей на свете самые набожные, — заметил Каллист. — Он жив еще, этот епископ Афанасий?

— Да, жив, хоть и старик, но в добром здравии, со светлой головой. Он вернулся из ссылки — Юлиан же вернул из ссылок всех епископов, никейцев и ариан, чтобы в церкви начались раздоры…

— Он не ошибся — раздоры начались! — кивнул Кесарий. — Но я слышал, что Александрия приняла Афанасия с ликованием.

— Его очень любят, да, — ответила Леэна. — Мне кажется, впрочем, что все эти арианские споры — просто повод, а истинная причина — борьба за власть. Пресвитер Эрмолай совсем не думал, как ему побыстрее стать епископом, когда ожидал солдат Максимина со дня на день… Впрочем, сейчас другие времена.

Она замолкла.

Каллист с интересом просматривал свиток.

«Отрицание вечности Сына и его со-вечности Отцу есть ложь не о Сыне только, но и об Отце, умаление Отчего достоинства, отрицание Божьей неизменяемости. Это значить допускать, что был Он некогда без собственного Своего Слова и без Премудрости, что был некогда свет без луча, был источник безводный и сухой. Но неисточающий из себя не есть уже источник. Бог вечен, источник вечен, а потому вечною должна быть и Премудрость — Слово, вечным должно быть рождение. Если не было некогда Сына, то не был некогда Бог Отцом и, стало быть, не было Троицы. Это значит рассекать и составлять Троицу и составлять Ее из не существовавших некогда, из чуждых друг другу естеств и сущностей».

— Раньше христиане умирали для того, чтобы другие видели, что они — живы, и что Иисус, с которым они умирают и живут, — Бог, — сама с собой разговаривала Леэна. — А сейчас христиане должны становиться философами, а не мартирами.

— Стать эллинами для эллинов — чтобы явить Христа эллинам! — воскликнул Кесарий. — Так и должно быть!

— Твой брат и Василий этим и занимаются, — кивнула Леэна.

— Ваш брат — друг Василия из Кесарии? — спросил Севастиан настороженно.

— Ну вот, Каллист, теперь и я сказала необдуманные слова, — произнесла Леэна.

— В Кесарии много Василиев, — заметил Кесарий. — Какой из них тебе не нравится?

— Тот, который за «омоусиос», — ответил Севастиан, — и всех на свою сторону перетягивает своей хитрой философией, которой он в Афинах обучился. По стихиям мира сего, а не по Христу.

— Я тоже за «омоусиос», — ответил Кесарий[280].

— Вы — не по стихиям мира сего, — тихо и смущенно ответил ему Севастиан.

— Да Бог с ним, с Василием! — заметила Леэна. — Давайте лучше Афанасия почитаем.

«Есть созерцаемое и живое единство Отца и Сына. Божество от Отца неизлиянно и неотлучно пребывает в Сыне, и в лоне Отчем никогда не истощается Божество Сына… Отец и Сын едины и едины в единстве сущности, — в нераздельном „тожестве единого