Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Севастиан вспыхнул, закусил губу и встал, собираясь уйти.

— Это он твой нож нашел, — сказал Кесарий с укором. — Вот и порезался. Неудачно схватился, за лезвие.

— Стой, — схватил Севастиана за плечо Каллист.

Он снова усадил его, снял повязку с руки и велел Агапу, уже вернувшемуся с двумя кубками воды, принести ковчежец с лекарствами.

— Не бери в голову, Севастиан, — рассмеялся Кесарий, отпивая из кубка, — Каллист врач всегда так — сначала отругает, а потом окажет благодеяние. У него такой характер.

Он протянул руку к корзине за сочной смоквой.

— Этот олух Севастиан порой так напоминает мне нашего Фессала! — вздохнул Каллист, перевязывая незадачливого чтеца.

— Фессал? — оживился приунывший Севастиан. — Что с ним? Вы знаете, где он?

— Видишь, они уже успели подружиться, — заметил Каллист. — Родственные души! Как только друг друга нашли.

— Фессал уехал в отпуск на Лемнос, на свою родину, перед моим диспутом с императором Юлианом, — ответил Кесарий юноше.

— Можно… можно написать ему? — краснея и запинаясь, спросил Севастиан.

— Нет! — хором ответили ему оба врача.

— Вся переписка, выходящая из дома Леэны, прочитывается, — объяснил Каллист. — Ты обронишь какое-нибудь неосторожное слово и всех нас подведешь… а в первую очередь — Кес… Александра.

— Но кто же занимается этим неблагородным делом? Кто читает письма? Неужели Диомид? — вдруг возмущенно заговорил уже без заикания Севастиан. — А Каллист врач еще его писаря лечит…

— Писарь ни при чем, — ответил Каллист.

— Как раз писарь и причем, — возразил ему Кесарий. — Это он переписку просматривает. Неужели Диомид сам тратит на это свое драгоценное время?

Каллист пожал плечами.

— Что вы читаете? — спросил он, заглядывая в свиток, оброненный Севастианом на кушетку.

— Письма Афанасия из Египта, — ответил Кесарий. — Тебе неинтересно будет. Тащи Аристофана, Агап.

— Почему это мне неинтересно будет? — спросил Каллист немного обиженно. — Меня очень интересует христианская философия. Никейцы, омиусиане, омии… и вообще, ариане. Читай же вслух письма Афанасия, Севастиан!

Кесарий с трудом подавил смех и снова отправил в рот очередную синевато-пунцовую смокву.

— Севастиан — омиусианин, — заметил он, проглотив полный сока плод. — Посмотрим, сможем ли мы переубедить его.

— Мы? — удивился Каллист.

— Да, мы — с Афанасием и с тобой. Как я помню, ты против арианской философии, — заулыбался Кесарий. — Конечно, трое философов против одного — это неравный спор, но на стороне Севастиана еще пресвитер Гераклеон, бывший епископ, а ныне главный жрец Пистифор, и еще сам покойный ныне пресвитер Арий. И Аэций, безусловно.

— Аэций — аномей, — хмуро заявил Севастиан. — Он считает, что Сын совершенно неподобен Отцу, как творение не может быть подобно Богу. А я считаю, Александр врач, что из Священного Писания следует, что Сын — ниже Отца, и это настолько ясно, что и придумывать здесь нечего, и спорить тоже.

— Значит, Иисус — не Бог? — спросил Каллист.

— Бог, но меньший, — твердо ответил чтец.

— А еще говорят, что вы, христиане, в о д н о г о Бога верите! — заметил Каллист. — Собственно, если твои слова верны, то у вас нет ничего нового — у эллинов таких мифов полно. Главный бог посылает бога помладше на смерть, а сам сидит на троне в небесах, бесстрастный и блаженный, и руки довольно потирает.

— Каллист! — с укоризной произнес Кесарий. — Не увлекайся, пожалуйста!

— Увлекаться я буду, или нет, — нахмурился Каллист, — но ведь выходит именно так, что скажешь, Севастиан? Бог послал Иисуса на смерть, а Сам остался в стороне?

— Этого требовала правда Божия, — негромко ответил Севастиан, втягивая голову в плечи.

— Чего требовала такая странная правда? Чтобы сына убивать? Даже у людей такого не бывает! — возмутился Каллист.

— О, у людей много чего бывает, — вдруг произнес Кесарий и, опершись рукой на подушку, устремил взгляд в окно — словно не хотел, чтобы друг увидел его глаза.

Они не заметили, как вошла Леэна.

— А я думаю, что во всем этом гораздо больше тайны, чем кажется тем, кто об этом толкует, — сказала она.

— Что ж, госпожа Леэна, теперь и не говорить об этом? Константин пробовал запретить споры — ничего ведь хорошего не вышло! — неожиданно смело сказал чтец.

— В старое время никто не вдавался в споры — мы пели Христу как Богу, — отвечала диаконисса.

— Вот-вот! — подхватил Севастиан. — «Как»! Именно «как»!

— А мученики совершали свою мартирию, зная, что Христос с ними, и Бог с ними, — продолжала Леэна. — Страдающий с ними Бог. Бог воскресший.

— Как Дионис, — сказал Каллист.

— Вот и получается — эллинство! — вскипел Севастиан.

— А у тебя получается — варварство, — ответил Каллист. — Два бога, старший и младший. Ты кому из них молишься первому? Тому, кто Иисуса убил?

— Да не может быть двух богов, что ты за ерунду говоришь, Севастиан! — раздался голос вездесущей Финареты. — Это у Пистифора твоего теперь появилась возможность хоть двум, хоть двадцати двум богам поклоняться, раз его Юлиан главным жрецом сделал!

Севастиан не знал, что отвечать, и покраснел.

— Финарета, Севастиан молится Отцу и Сыну и Духу Святому, Богу единому, — ответила Леэна. — Не нападай на него так.

— Ну да, — ответил Севастиан, снова осмелев.

— Так что — иное Отец, иное — Сын?

— Не «иное», а «иной», — подал голос Кесарий. — Говоря «иное», ты именуешь природу. Она у них одна, божественная. А говоря Иной и Иной, различаешь по ипостасям. Равные и разные, а не первый, второй, третий, как в Сирийском легионе.

— Это все излишняя мудрость, — заявил Севастиан. — Надо по Писанию.

— Тогда почему Иисус говорит, что Он — от начала Сущий? — спросила Финарета.

— Это Он образно говорит, так как Он был в начале всего сотворенного.

— Образно? — возмутилась рыжая девушка. — Очень легко все на образность списывать, когда Писание противоречит твоим взглядам. — Это вот так вот образно Он себя именем Бога именует? Ведь Бог в купине Моисею назвал Себя Сущим?

— Ну Иисус и есть второй Бог, я же не отрицаю, — ответил Севастиан. — Бог сделал Иисуса богом. Иисус сам говорит: «Отец Мой более Меня».

— Это Он тоже образно! — завопила Финарета. — Это оттого, что Он стал человеком и поэтому как человек меньше Бога!

— Финарета, помолчи, — заметила Леэна. — Так цитатами можно сутками напролет перекидываться, наподобие циркачей, что мячами жонглируют. Чем, собственно, последние лет двадцать-тридцать все и занимаются, после того как Коста прекратил гонения на христиан.

— Кто? — переспросил Севастиан, не поняв.

Леэна несколько смутилась.

— Император Константин, я имела в виду.

— Если вы меня выслушаете, я вам скажу, как я верую, — вдруг заговорил Севастиан. — Прежде всех веком Бог создал Премудрость, или Сына. А потом создал Им, словно инструментом, все остальное. Поэтому Сын — образно говоря, второй Бог,