Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Он подтянул к себе пару фригийских подушек — на них искусно был вышит Адонис-самоубийца, и девушки, поднявшие погребальный плач по любимцу богини. Каппадокиец в ярости перевернул подушку и ударил по ней кулаком — удар пришелся как раз по свирепой морде черного вепря с острыми, смертоносными клыками и налитыми кровью, безумными глазами. Кесарий с горечью посмотрел на едва заметную вмятину, что оставила его слабая рука на морде зверя.

— А когда-то я Крата на обе лопатки клал… — срывающимся шепотом проговорил он. — Ничего, — вдруг повторил он несколько раз, — ничего, ничего…

— Это все — ничего, — сказал он себе снова, доставая из-за пазухи спрятанный хирургический нож. Потом обнажил левую и правую руки — выше локтя. Потом зажал края плаща зубами под серебряной фибулой — чтобы не пришлось их ловить после, разбрызгивая кровь по ковру. Это привлечет внимание если не туповатого Агапа, то зоркого Верны, а уж Леэна-то наверняка поймет, что он вовсе не спит, завернувшись в найденный среди старья в заброшенной комнате пристройки темный плащ…

Вдруг ему захотелось выпить воды. Он разжал зубы, края плаща опали, он протянул руку к кубку — но его движение было слишком неуклюжим, и он, толкнув нечаянно простой глиняный кубок, пролил всю прохладную колодезную влагу на траву.

— Растяпа! — обругал себя бывший архиатр, с сожалением человека, истомленного жаждой, глядя на то, как струи воды бегут между травинками и уходят в землю, чтобы выйти потом вдали вместе со струйками неизвестных родников.

Что ж, вслед за этими струйками скоро потекут другие — струйки темной, соленой и густой влаги… Он снова потянулся к ножу и неожиданно улыбнулся, вспомнив простосердечного Каллиста, у которого можно украсть все, что только захочешь.

Потом он посмотрел на нож с монограммой Хи-Ро и головой льва. Этот нож дала Каллисту Леэна — и так и не сказала, откуда он у нее. Кесарий протянул руку к ножу и коснулся влажными от пота пальцами стали, холодной и твердой, — тверже, чем клыки вепря, убивающего Адониса. Вдруг неожиданная слабость, такая частая после перенесенной болезни, настигла его, и нож выскользнул из его руки, падая в траву.

Ругаясь по-каппадокийски, Кесарий свесился со скамьи, пытаясь найти нож.

— Кесарий врач! — раздался юношеский голос. Это был Севастиан.

— Севастиан, я хочу побыть один, — резко ответил каппадокиец.

— Я просто принес вам воды, — сказал растерянный юноша. — Я подумал, что у вас жажда…

Кесарий осушил серебряный кубок с улыбающимся большеглазым львом. Лев попирал ногами разорванную змею-дипсу.

— Откуда ты его взял? — спросил он бывшего чтеца.

— Поликсений нашел и госпоже Леэне принес, она заплакала, велела налить воды, найти вас и напоить, — выпалил Севастиан, растерянный и смущенный.

— Спасибо тебе, дитя мое, — ответил Кесарий, внимательно глядя на кубок.

— Я хотел спросить вас, Кесарий врач… можно? — Севастиан наматывал на палец край плаща Кесария.

— Можно, — ответил тот, не сводя глаз с улыбающегося серебряного льва.

— Как можно все оставить и отдать Христу? Мне кажется, это очень сложно.

— Я не знаю, — тихо сказал Кесарий в ответ. — Отчего ты меня спросил об этом?

— Но как же… как же… вы же… мученик почти…

— Я не мученик, — ответил печально Кесарий. — Все, что я делал — дело человеческое. А мученичество, мартирия — тайна Христова. Я ее не изведал.

— Вы изведаете, непременно изведаете! — воскликнул Севастиан, в порыве обнимая Кесария, и смутился, поняв смысл своих слов: — Ох, я не то хотел сказать…

— А я бы хотел… — прошептал Кесарий. — Я бы хотел узнать мартирию… Дело Христово, не дело человеческое… Человек такое не может сделать, — ни философ, ни атлет…

— Ой! — вскрикнул Севастиан.

— Что случилось? — встрепенулся его собеседник.

Юноша уже держал на окровавленной ладони хирургический нож. Тонкие, алые струйки капали на плащ Кесария, на подушки с плачущими девушками, на ковер, на траву…

— Это нож Каллиста! Ну что ты за олух, святые мученики! — воскликнул Кесарий, прижимая артерию на предплечье к кости. — Кричи громче, зови кого-нибудь, перевязать тебя надо, я долго так не продержу.

— Я думаю, надо послать Агапа, чтобы он отвез Каллисту нож, который тот так неосторожно обронил в беседке, — прозвучал над их склоненными головами голос Леэны. Она протянула Кесарию ленту, выдернутую из своей прически.

— Не сердитесь, Кесарий врач! — пролепетал Севастиан, пока Кесарий накладывал тугую повязку.

Наконец Кесарий поднял взор и увидел строгие и добрые глаза Леэны. Спартанка и сын Нонны долго смотрели друг на друга.

— Это — моя вина, матушка, — ответил Кесарий не сразу. — Человеческая слабость.

+++

Каллист вбежал в экус — без плаща, ремень одной сандалии развязан.

— Тебе плохо, Кесарий? — воскликнул он, кидаясь к ложу друга, и, только сейчас заметив сидящего рядом с каппадокийцем Севастиана, быстро произнес: — … то есть, я имел в виду, Александр…

— Нет, что ты! — Кесарий приподнялся с подушек. — Я просто прилег отдохнуть. День такой жаркий… А ты как провел время у Диомида?

Они обменялись рукопожатиями.

— Хорошо, что ты мой нож вовремя заметил и с Агапом передал, а то бы я опозорился перед Диомидом и писарем его… не знаю, как пришлось бы выкручиваться, — весело воскликнул Каллист. — И как это я его выронил?! Прямо как сам у меня выскользнул…

— Мы его с Александром врачом нашли в бесед… — начал Севастиан, но, встретившись взглядом с Кесарием, умолк на полуслове.

— Да, вещи порой теряются в одних местах, а находятся в совершенно других! — продолжил жизнерадостно Каллист, садясь на постель друга и беря его запястье, чтобы оценить пульс. Кесарий хмыкнул, но не отдернул руки. — Такое впечатление, словно у них есть душа… или у каждой — по даймону, или гению, как римляне говорят.

Севастиан заерзал на табурете, завздыхал, но промолчал.

— Дайте-ка я вам, барин, сандалию-то завяжу! — заметил Агап. — А то как встанете, как пойдете, да и нос расквасите себе.

— Я сам, Агап, спасибо, — отстранил раба Каллист.

— Да, и оставь мой пульс в покое, — сказал Кесарий Каллисту. — Лучше скажи: Диомид прислал мне смокв?

— Да, Прокл уже тащит. Вот, поставь их сюда!

— А теперь прочь ступай, — добавил Кесарий, не успел Прокл открыть рот, собравшись что-то сказать. — Да, и принеси мне воды. Жарко сегодня очень.

— Я вам, барин, воды принесу, — неодобрительно глядя на Прокла, ответил Агап.

— Главное, побыстрее, — кивнул Кесарий.

— Я тоже выпил бы воды, — кивнул Каллист. — А что у тебя с рукой, Севастиан?

— По… порезался… — заикаясь, проговорил юноша.

— Отвечай по-человечески! — неожиданно вспылил Каллист. — Как только тебя, заику,