Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Агап! — тонко, по-стариковски, закричал Верна. — Что ты стоишь, как жена Лотова? Разнимай их! Убьют мальчонку, покалечат!

Агап неторопливо поставил корзину с несушками под прилавок знакомого огородника и начал уверенно и легко пробираться через толпу.

Тем временем драка переместилась уже на территорию лавки горшечника, и возница, ловко уложив юношу подножкой, начал целеустремленно колотить горшки — один за другим, пользуясь для этого палкой, на которой раньше на продажу висели отборные пучки лука и пряностей.

— Теперь до зимы будешь эти горшки Филумену отрабатывать, горшок ты сам ночной! — кричал Феоген, колотя по летящим во все стороны черепкам.

Севастиан, хромая, пытался прорваться к вознице — но его с хохотом держали продавец пряностей и продавец огурцов. Появился и Филумен — правда, из-за толпы он не мог пробраться к истребляемому добру и только кричал:

— Эй, Севастиан, ублюдок ты эдакий! Я тебя прибью, неблагодарное отродье христианское! Приютил я тебя, христианская твоя рожа, а ты, вместо того, чтоб мои горшки охранять, драку устроил! Не зря тебя Гераклеон за драку выгнал! Иди в гладиаторы, коли драться любишь, аль в борцы цирковые! Но прежде ты у меня в суд пойдешь! Вместе с братцами в рудники отправлю!

Севастиан, не слушая хозяина, уже вырвался из рук торговцев и вцепился в возницу, с криком:

— Как ты смеешь оскорблять Леэну-диакониссу?

Тут к ним подоспел Агап и легко разнял дерущихся, отшвырнув Феогена подальше от горшков.

— Пошли, — коротко сказал он Севастиану, вытирающему кровь из разбитого носа.

— А горшки? Горшки? — заверещал Филумен.

— Вот тебе за горшки, — вложил в мокрую ладонь Филумена золотую монету Верна и похлопал его по спине. — И отбери нам из оставшихся десяток-другой прочных. Мы покупаем.

Филумен затих и засуетился.

— Севастиан, помоги-ка мне, сынок… что ж ты в драку-то полез, этот Феоген — известный задира, — ласково заговорил вдруг Филумен. — Ты не переживай — наделаем еще горшков-то, я когда у батюшки твоего в лавке гончарной служил, так он никогда меня не бранил, коли горшок случалось разбить… святой человек был!

— Святой, святой, подкидыша диакониссиного вырастил! — крикнул Феоген с безопасного расстояния.

— Севастиан с нами пойдет, — твердо сказал Верна.

Филумен закивал, кривя рот в понимающей, гадкой усмешке.

+++

— Ксен, у тебя еще осталась та лепешка?

— Нет, Севастион, мы еще вчера разделили ее по-братски и съели, забыл, что ли?

— Ксен!!! — отчаянным шепотом продолжил сидящий на грязном полу рядом с Поликсением темноволосый Севастион.

— Тихо, отец проснется, — светловолосый мальчишка быстро зажал ладонью рот брату и кивнул в сторону.

У стены, на ложе из старой вонючей соломы возлежал отец семейства. Рядом с ним валялся опустошенный кувшин с отбитым горлышком.

— Скорее бы Севастиан пришел! — снова заныл Севастион.

— Он допоздна работать сегодня будет, нескоро придет, — ответил Ксен со знанием дела. — Он на рынке горшки Филумена продает, потом будет непроданный товар в лавку уносить, в лавке прибираться… а может, и еще какую работу ему хозяин даст.

— Это несправедливо! — воскликнул Севастион. — Наш с Севастианом отец этого Филумена от голодной смерти спас… в лавку взял… это наша горшечная лавка раньше была… а он…

Ксен вздохнул и посмотрел на шевелящуюся гору под тряпьем.

— Пропил все этот отчим, твой папаша! — злобно прошипел Севастион.

Светловолосый Поликсений ничего не ответил, встал и отошел в противоположный угол, отвернулся к стене.

— Ксе-ен! Ксе-ен! — жалобно стал звать его брат.

— Чего тебе? — не сразу отозвался он.

— Представляешь, Ксен, а торговка, тетка Агриколая, и ее соседка, тетка Евтропия, сказали, что Севастиан — тоже сын Леэны. Как Александр. Она Александра в Рим подкинула, грамматику Марию Викторину, а Севастиана — нашим папе с мамой.

— Глупости! — с чувством возразил белокурый мальчик. — Тоже мне! Слушаешь глупых торговок, толстую Агриколаю и кривую Евтропию.

— Нет, не глупости! Так все на рынке говорят, не только Агриколая с Евтропией!

— Ну, рынок у нас в Никомедии — прямо как суд кесарский, — с умным видом сказал Ксен.

— Я вот думаю, отчего она Александра признала, а Севастиана — нет, — вздохнул черноволосый мальчик, и прозрачные крупные слезы покатились по его бледным, исцарапанным щекам.

Ксен молчал.

— Может, я тоже — ее сын! — продолжил он, вытирая слезы. На его бледных щеках появились серые разводы. — Она нас с Севастианом просто маме отдала на воспитание.

— Глупости, — отрезал Ксен, сам готовый разреветься. — Нас с тобой у мамы одна и та же повитуха, Липоиппа, принимала. Она-то знала, что мы — е-ди-но-у-троб-ные братья.

— Померла она уже. Кто проверит? — всхлипнул Севастион.

— Точно я тебе говорю. Я сам слышал, как она маме говорила — «они единоутробные, все равно, что родные, неважно, что отцы разные».

— Да? — переспросил вдруг повеселевший Севастион. — Это хорошо. А то я уже было подумал, что у нас и отцы разные, и матери… и вообще мы чужие.

— Нет, Севастион, мы не чужие, — твердо сказал его младший брат и, подойдя, обнял его и вытер его слезы.

Они посидели молча, потом Севастион снова заплакал:

— Он Мохнача убил!

— Знаю… молчи, а то проснется, — прошептал сдавленно Ксен.

— Я любил Мохнача… — продолжал всхлипывать Севастион. — И ты любил… и Севастиан… А он его — за ноги — и об стенку головой!

— Он так Ксену убил, — тихо сказал Поликсений. — Помнишь? Она все плакала ночью, у нее животик болел, потому что у мамы молока почти не было. И Ксена была голодная и плакала… А он схватил Ксену за ножки и ударил… головой … об стену… как Мохнача…

Белокурый мальчик спрятал лицо в грязные ладони, его плечи затряслись.

— Мне Мохнача жалко… — прерывисто заговорил Севастион.

— А мне — и Мохнача, и Ксену, и маму, и Севастиана… Бедный Севастиан, его выгнали из чтецов.

— А Леэна могла бы его принять в дом! — воскликнул Севастион. — Раз он — ее сын.

— Ты глупый. Севастиан — не ее сын, — ответил Поликсений ему со вздохом. — Он — наш едино… е-ди-но-утробный брат. У нас одна и та же мама. Давай лучше школьный урок читать.

— Зачем? Теперь все равно нам в школу ходить нельзя, раз мы христиане, — заспорил Севастион, крутя серебряного дельфина на груди.

— А ты и рад! — осуждающе сказал его младший брат. — Я, например, не собираюсь оставаться безграмотным на радость императору Юлиану! — заявил Поликсений.

— В школе-то никто не проверит, выучил ты урок или нет, — снисходительно заметил Севастион, отпуская дельфина.

— Мы учимся не для школы, а для жизни, — наставительно ответил Поликсений. — Давай сюда книгу!

Севастион осторожно начал рыться в корзине и, наконец, проговорил:

— Нет ее, книги нашей. Он и ее пропил.

— Не может быть! —