Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

потому что сперва не могли разобрать, что это только Грига страдает такой слабостью. А он сначала себе в постель надует, потом ко мне, в мою сухую кровать перебирается среди ночи, во сне. Я его пускал, мне жалко его было. А под утро он снова… Вот нас двоих и лечили…

Кесарий рассмеялся — и не он один.

— А потом мама нашла египетского врача, он Григу и вылечил, а на меня посмотрел, и сразу сказал, что по глазам видно — меня лечить не надо.

— Я же говорю, по глазам все видно! — торжествующе воскликнула Анфуса.

— Верна, у нас есть старые папирусы, надо их достать, и завтра мы начнем лечение мальчиков, — сказала Леэна.

— Меня не надо лечить! — заволновался Севастиан. — Только Севастиона.

Севастион заревел.

— Перестань, пожалуйста, — попросила его Финарета и погладила по голове. Ко всеобщему удивлению, Севастион смолк.

— Ты шел через весь сад, дитя мое? — тем временем спрашивала Леэна у Кесария, укладывая его себе на колени.

— Да… через сад… падал и вставал… Прости, мой благородный друг, прости, Каллист, что я гнал тебя прочь… ты все равно следовал за мной… прости… — прошептал Кесарий, закрывая глаза. Его внезапная веселость сменилась изможденностью.

Финарета подала Леэне кувшин вина, и та поднесла его к губам названого сына. Тот сделал несколько глотков.

— У вас весь хитон в грязи… в земле, — прошептала с жалостью девушка.

— Прости, Верна, кажется, я набрел на твои фиалки, — приоткрывая глаза, произнес Кесарий.

— Я уж понял, — ответил управляющий. — Хорошо, что дошли-то хоть. Чего только люди по глупости не делают да на спор… вон, и реку переплывают, а потом тонут…

— Река… Я выплыл… Салом… — проговорил Кесарий, впадая в забытье. — Я дошел… Святой мученик Пантолеон, я дошел…

Он снова закрыл глаза, и лицо его стало спокойным.

+++

Высокая мраморная лестница. Они спускаются по ней вместе — маленькая Леэна, «украшение домины», и сама домина, императрица Валерия. Перила золотые, через них наброшены пурпурные ткани. Домина Валерия прекрасна — на ней пурпурно-алое покрывало и царский венец.

— Император Диоклетиан уехал в Салону, на родину на несколько дней. Ему нужен отдых. И дворец почти готов. Скоро мы переедем туда. Я хочу, чтобы и ты, и Панталеон поехали с нами. Император уже согласен, — говорит Валерия. Леэна радостно кивает. Там, в далекой Салоне, ее ждет счастье.

Навстречу им вверх по лестнице идет Пантолеон — больше обычного бледный, но счастливый.

— Император справедлив, я же говорила тебе, Пантолеон, — говорит Валерия.

— Император уехал в Салону, — говорит Максимин Даза. — А я запрещаю Пантолеону приходить к тебе. Есть старый, проверенный врач Ефросин, хранящий отеческую веру. А этого христианского гоэта я еще разоблачу…

— Прекрати говорить глупости, Максимин! — щеки Валерии вспыхивают. — При посещениях Пантолеона всегда присутствуют кувикуларии…

— Когда присутствуют, а когда и отсутствуют. Или ты считаешь кувикуларией эту маленькую проходимку, обрученницу Пантолеона?

— Прекрати! — воскликнул Пантолеон. — Ты бесстыжий, Даза! Император Диоклетиан не только защитил меня от ваших безумных обвинений относительно побега Константина, но и приказал мне оказывать помощь домине Валерии, пока он в отъезде. И не смей так разговаривать с ней!

— Ну, насчет побега, положим, я смогу со временем переубедить императора… а вот к домине Валерии я тебе запрещаю приходить! Вон отсюда!

Все остальное так и осталось перед глазами Леэны на долгие годы: Максимин Даза хватает за плечо Леонту, тот скидывает плащ, чтобы дать отпор, и из складок плаща, из глубокого потайного кармана — не иначе, разорвалась нитка, которой зашито было, ведь раны он зашивал хорошо, а здесь стежки не смог сделать крепкими, как же так! — и кукла в алом покрывале и венце летит через ступени, летит, летит вниз, к ногам Иерокла, и тот поднимает ее и читает кривую надпись, вышитую рукой девочки Леэны:

— Императрица Валерия!

— Это моя кукла! — захотела кричать Леэна, увидев мертвенно бледное лицо Леонты и посеревшее лицо домины — но шрам на шее словно разросся внутрь и задавил в ней крик, и она рухнула на ступени вслед за куклой, ничего уже не видя…

+++

— Он умер? Как Пантолеон? — полюбопытствовал Севастион и захныкал, получив подзатыльник от старшего брата.

— Он просто очень устал, — сказал тихо Леэна. — Весь хитон в грязи… несчастное дитя…

— Грязь, — произнес Каллист — ни с того ни с сего, как всем показалось. Кроме Леэны.

— Грязь! — повторила она. — Ты прав, Феоктист! Надо отвезти его на море, на грязи!

— Да! — воскликнул Каллист, не заметив, что его назвали именем дяди, — он был поражен тем, как спартанка угадала его мысли.

— Верна, послезавтра ты поедешь в Астак и приготовишь наш домик к приезду нас с Александром и Финаретой. Тот самый, у источника — как хорошо, что мы его не продали! И Севастиан поедет с нами. А тебя, мои милый Каллистион, я попрошу о величайшем одолжении — остаться здесь и следить за имением вместе с Верной. Пожалуйста, не откажи мне! — она с надеждой посмотрела на него.

— Да… конечно… — немного растерянно ответил вифинец. — Конечно.

23. О письмах

— Значит, ты, Каллист, остаешься с Верной, а мы с Финаретой отправляемся в Астак на воды! — весело говорил Кесарий, положив локти на стол и надкусывая лепешку с козьим сыром.

— Ты отправляешься в Астак с Леэной и Финаретой. Это существенная разница, — сказал Каллист.

— У меня будут все возможности рассказать и Леэне, и Финарете о твоих добродетелях. Прямо ареталогий составлю, — рассмеялся Кесарий.

— Перестань! — немного раздраженно ответил Каллист.

— А разве это не добродетель, — уже серьезно сказал Кесарий, — остаться на несколько недель с суровым стариком Верной и двумя неразумными отроками, для того чтобы следить за хозяйством и за Диомидом?

— Зачем за Диомидом? — удивился Каллист. — Его писарь поправился. Правда, у него жена беременна…

— Причем тут писарь и беременная жена! — воскликнул немного раздраженно Кесарий.

— А, я понял… Если вдруг правда о тебе дойдет до ушей Диомида.

— Ах, Каллист, какой ты все-таки прекрасный друг… — вздохнул Кесарий, словно раскаиваясь в своей вспышке гнева. — Никто бы для меня такого не сделал, что сделал и делаешь ты.

— Даже Мина-египтянин? — отчего-то спросил Каллист.

— Мина?! — несказанно удивился Кесарий. — Конечно, нет. Он мне не такой близкий друг, как ты. И потом — у него жена, дети… Впрочем, мы сто лет не писали писем друг другу. Вот доберемся до Александрии, погостим у него!

— Хорошо, — перебил друга Каллист. —