Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

столе, обращаясь к своим рабыням, несущим корзины с покупками. — Как хорошо, что завтра мы уезжаем из этого варварского места! О чем они спорят, Фото?

— Он говорит, госпожа Туллия, что было, когда не было, — с готовностью начала объяснять хозяйке молоденькая рабыня.

— Безумие! Как это называется у греческих врачей — френит![52] Безумцам разрешают здесь торговать на рынках!

— Не было! — тем временем кричал владелец капусты, которого добровольцы из толпы уже смогли оттянуть от покупателя.

— Не было, прежде чем произошел! Было время, когда Сына не было! А ты сливаешь! Сливаешь! Как Савеллий нечестивый! Не смей сливать! Пустите меня! Я ему покажу, как сливать Божество!

— Эй, почтенный! — обратился к нубийскому философу-диогмиту высокий черноволосый молодой человек. — Ты что, не видишь, что у тебя под носом делается? Смертоубийство!

— Не извольте беспокоиться, — пробасил нубиец-диогмит сверху на прекрасном греческом языке. — Здесь такие споры — дело привычное. О богах христианских спорят. Об отце и сыне. Поспорят — и разойдутся. Никакого смертоубийства. Сами-то как изволите думать — было или не было?

— Не твое дело, — отрезал молодой человек и хотел идти, но его уже обступили.

— Пусть каппадокиец скажет нам, было или не было! — сурово загнусавили слева.

— Пусть скажет! — язвительно протянули справа.

— Они хитрые, каппадокийцы!

— Змея, говорят, одного каппадокийца укусила — и померла. Отравилась!

— Так было или не было?

— Да, скажи нам! Скажи! — подбежал к растущей заново толпе какой-то вертлявый человек с длинными, по-женски уложенными волосами.

Его товарищ в пестром плаще мима запрыгнул на прилавок и запел:

Не всегда был Бог Отцом,

Было время — был один Он,

Не был Он еще Отцом,

Позже стал Отцом.

Не всегда с ним был и Сын,

Сын был создан из не сущих,

Все, что есть, что Бог создал,

Из не сущих создано.

Даже Слово Божие

Из ничто Им создано!

Было, когда не было,

Было — Слова не было,

Прежде, чем Он начал быть,

вовсе Сына не было.

Сын был Богом сотворен,

Из не сущих создался,

Он начало возымелБога изволением[53].

— Александр! — раздался голос из толпы. — Наконец-то я тебя нашел! Эти треклятые верблюды…

Каллист, подобно непутевому ученику Сократа — Алкивиаду, спасающемуся от погони, отчаянно прокладывал себя проход в толпе. В руке у него, в отличие от Алкивиада, не было копья, но выглядел он более чем внушительно. Плечами врезавшись в плотно обступивших Кесария людей, раздвинув мясника и женоподобного мима, он схватил товарища, как Зевесов орел — Ганимеда, и утащил его от рыночных богословов.

Через несколько минут они оказались в тихом месте рынка, среди ювелирных лавок, где на прилавках лежали золотые и серебряные украшения и никто уже не спорил о времени рождения.

— Давненько я не был на базаре, — вытер пот со лба Каллист.

— Надо было нам взять носилки, по шесть рабов на каждые. И еще с глашатаем — чтобы оповещал благочестивых жителей Никомедии о том, что Каллист и Кесарий, врачи, направляются на беседы для катехуменов в храм святого мученика Анфима! — язвительно сказал Кесарий.

— Что это там они кричали, эти безумцы? — спросил Каллист.

Кесарий откинул волосы со лба и ничего не сказал.

— Это христиане? — продолжал Каллист.

— Ты спросил, чтобы мне еще стыднее стало? — резко ответил каппадокиец.

— Нет, что ты, — смутился его друг. — Я просто очень путаюсь во всех этих учениях… Это кто были? Никейцы?

— Нет, что ты… Ариане, — смягчившись, ответил Кесарий. — Судя по всему, аномеи. Они учат, что Сын не подобен Отцу, совсем другой. Между ними пропасть… Хотя кто их на рынке разберет, может, они и омии…

— А что сливал этот капустник-латин?

— Не знаю, что он там слил, но продавец обвинял его в том, что он не делает различия между Отцом и Сыном, следовательно, сливает Троицу в одно. Как Савеллий Ливиец сто лет тому назад, — обреченно продолжал Кесарий.

— Да… Как это ты в этом разбираешься… А мим кто?

— Омий. Наверное. Они говорят, что Сын — подобен Отцу, но не полностью, как творение может быть похоже на создателя. Вообще-то омии уклоняются от определений. Шут с ним, с мимом. Скорее всего, он просто мим и не более того.

— А еще кто есть?

— Омиусиане. Говорят, что Сын — подобен по сущности Отцу. Омиусиос.

— А никейцы? Это вы с Григорием?

— Ну, не только мы с Григорием… — улыбнулся Кесарий. — Мы молодые еще…Есть старшее поколение. Самый старший — Афанасий, епископ Александрийский. Осий Кордубский — он уже умер… Аполлинарий… Был еще Александр Александрийский — в его доме воспитывался молодой Афанасий. Меня мать Александром в его честь назвала.

— Вот как! А я подумал про Великого, Македонского. А что говорят никейцы?

— Что Сын — единый по сущности с Отцом. Омоусиос.

— То есть, как Савеллий?

— Нет, — замотал головой Кесарий, разбрасывая густые пряди своих темных волос. — Совсем нет! Усия — что, забыл — у Аристотеля — это сущность. Сущность — да, у них одна. А сами они — разные. Савеллий, наоборот, говорил, что Отец и Сын — одно и то же.

— Что ты сердишься? Тебе понятно, а мне нет.

— Да уж, мне кажется, тебе зато с христианами все понятно…

— Мне непонятно знаешь что? Мне непонятно, что вы этим друг другу доказываете, и откуда знаете, что является правильным. Вам вестники приходят, или вы философствуете? Ну, станешь ты верить, что Сын — лишь подобен, и что? Или что было время, когда его не было? Что в твоей жизни изменится? Ведь Сын — это Иисус? Так?

— Так.

— Человек?

— Не только.

— Потом Богом стал?

— Богом Он всегда был. Человеком — стал… А, вот мы пришли — сейчас послушаешь Пистифора, говорят, он хорошо объясняет. Не на рынке же христианство изучать!

Над тихой городской улочкой возвышалась каменная церковь мученика Анфима. На ее кровле был позолоченный крест, а над распахнутыми дверьми — тоже позолоченные изображения креста.

— Григорий так возмущается этими уличными спорами! Знаешь, он же такой ранимый, и потом — он ко всему прочему, поэт. Он как-то в Новый Рим приезжал меня навестить — якобы уговаривать вернуться в Назианз. Папаша только под таким видом его отпускает. Простудился, как всегда, по дороге. Пошли мы в Констанопольские бани. Входим в кальдарий, а банщик ему: «Сын — тварь, как и прочие твари! Ктисма!» Аномей попался. У нас в Новом Риме обычно омии на каждом шагу, а