Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Финарета, это милость Божия, что мы не живем в Никомедии. Я в нашем-то имении с тобой справиться не могу.

— А что же я плохого делаю? Настоящая майя[59] должна быть внимательна ко всем мелочам, как учил меня архиатр Леонтий.

— Не к таким. Жаль, он уже слишком стар, чтобы продолжать с тобой заниматься. Ты его слушалась более, чем меня.

— Говорят, у него новый помощник! Нимфодоре сказала Архедамия, а той сказала двоюродная сестра Хрисофемиды, Гиппархия, что он к их соседям приходил с учениками. Они с рабынями из слухового окна смотрели — говорят, очень симпа…

— Финарета!

— …очень знающий врач. Архедамия даже прикинулась больной, чтобы ей родители его вызвали — она же часто болеет, ей ничего не стоит прикинуться, ей все верят, правда, отец ее ругается, когда она больна. А помощник архиатра прислал своего ученика, смешного такого, Фессал зовут, он час ей рассказывал, что такое настоящая диэта[60] — как нужно обливаться, купаться, делать гимнастические упражнения, и даже сказал, что надо на лошади ездить, а она боится их, ее как-то кобыла за палец укусила…

— Я недоумеваю только об одном — когда ты обо всем этом узнала?

— А в церкви мученика Анфима, бабушка! — выпалила Финарета и, ойкнув, смолкла. Матрона вздохнула.

— Бабушка, настоящая майя должна уметь правильно и досконально собрать анамнез, — сказала Финарета, прижимаясь к плечу пожилой женщины и просительно глядя на нее снизу вверх через свои огненные пряди.

— А н а м н е з, а не иное! — кратко ответила матрона, пытаясь быть строгой. — Читай, что там у тебя.

— А, вот!

Она начала читать с вощеной таблички.

«Пистифор: Это слово Писания учит нас тайне жертвы Христа, Сына Божия, который был рожден Отцом от начала мира — не миров, как учит злочестивый Ориген! — рожден для сотворения и искупления, как первый из всех сотворенных, второй бог по Первом, чтобы быть закланном при Понтийском Пилате для нашего спасения.

Барашек: Почему ваш Бог убил своего Сына, я хочу знать?

П.: Изобрази на себе знамение креста, чадо, а потом говори».

— Бабушка, ты бы видела, как он перекрестился! — Финарета залилась звонким смехом. — У него не крест получился, а ромб.

— Что же он спросил? И прекрати называть его «барашек».

— Хорошо, бабушка… Я потеряла место, где я читала… Ах, вот оно! «Бара… Совопросник Пистифора сказал: Я не понимаю, отчего Богу надо убивать этого Отрока, про которого сейчас читали.

П.: Чадо, это совершено для нашего спасения.

Совопросник: Так это похуже, чем Кронос, который своих детей пожирал!

П.: Что ты сказал?

Совопросник: Я говорю, что такой Бог недостоин именоваться Богом! Ты сам не понимаешь христианского учения!»

Матрона с интересом смотрела на рыжую девушку.

— Вот как? И одет был, как философ, ты говоришь?

— Ну да, как философ — хитон и плащ. И его друг тоже. Бабушка, что началось! Настоящая драка! Не знаю, что бы с ним сталось, но его друг выскочил — прямо как Эпаминонд — и успел его вытащить наружу, иначе его бы схватили аколуфы[61]. Все бросились за ними, но Фотин успел открыть им дверь, и они убежали.

Матрона покачала головой, о чем-то размышляя.

— Госпожа, там Диоскуры! — воскликнул раб, сидящий на козлах.

— Будет тебе, Прокл.

— Я вижу — вон они, на конях, впереди! Никомидийская земля полна божественных чудес!

— Ах, зачем мы не взяли Верну или Агапа.

— Да благословит хозяйку Зевс Ксений. Хозяйка позволяет мне хранить старую веру.

— Куда ей деться, хозяйке твоей, — ответила матрона. — Храни, но тише. И давай без Ксения.

— Когда было асклепиево омовение в Сангарии, я видел свет над водами — свет Пэана.

— Ничего там не было! — фыркнула Финарета.

— Дитя мое, — медленно проговорила матрона совсем иным тоном. — Ты хочешь сказать, вы с Нимфодорой все-таки пошли туда…

Финарета покраснела, как мак, и умолкла.

— Я забыла куклу на скамейке, бабушка… куклу Нимфодоры… — пролепетала она.

— Ничего, я ее не видела. Верна унес ее в твою комнату, — утешающе произнесла Леэна, беря Финарету за руку.

— Не видела? Правда, не видела? — обрадовалась девушка. — Ох, а я-то так боялась… А мы к дубу Леонты не свернем?

— Нет, не будем… — ответила Леэна. — Нет у меня сил сегодня. Потом.

Скрывая волнение, она стала застегивать булавку на своем темном покрывале, но та вырвалась из ее дрожащих пальцев, и палла[62] сползла на плечи, обнажая седые волосы, убранные в косы, и ничем не прикрытый шрам на старческой морщинистой шее диакониссы.

— Хозяйка, вон Диоскуры приближаются! От них свет исходит, как от пеановых вод! — вопил раб — почитатель Зевса Ксения, но его никто не слушал.

— Какое милое дитя! Как тебя зовут?

Добрая и прекрасная императрица Валерия, от которой пахнет сирийским нардом и какими-то еще нежными благовониями, а на тонкой шее сверкают золото и драгоценные камни, склоняется к маленькой девочке. Да, такой Леэна и представляла императрицу — и у куклы ее тоже были такие же украшения на шее, как это она угадала?

— Леэна, дочь Леонида, — девочка старается вести себя одновременно и с достоинством, и вежливо, как ее учили, когда готовили для собеседования в весталки.

— А что ты любишь делать больше всего, маленькая дочь Леонида? — улыбается императрица Валерия. У нее синие глаза и черные волосы, убранные в косы под тончайшую сеточку из золота. Леонид расправляет плечи от гордости за дочь — не каждая приведенная на смотрины девочка удостаивалась внимания непредсказуемой Валерии.

— Читать книги и лазать по деревьям! — выпаливает Леэна. Теренция скривляет губы в улыбке и пытается ущипнуть падчерицу за плечо.

Валерия всплескивает руками и неожиданно нежно целует Леэну в лоб.

— Спасибо, дорогая домина Валерия! — восклицает дочь Леонида и добавляет: — Можно, я вас тоже поцелую? Раньше я целовала маму, а потом она умерла, и мне некого больше целовать…

— Конечно, можно, дитя мое, — говорит Валерия, бросая понимающий взгляд на безмолвно ярящуюся Теренцию и притихшего Леонида.

— И поэтому меня не взяли в весталки, хотя я очень хотела. Теперь мне остается одно, дорогая домина Валерия — идти в гетеры или в моряки. Я пока не решила еще, хотя папа меня уже помолвил, но это можно потом решить.

Теренция багровеет.

— Я, домина, объясню все сейчас, — начинает Леонид, краснея и заикаясь. — Девочка еще мала и не понимает, что говорит. Она чиста,