Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

что вы, в самом деле? Обычный случай, когда вам придется ее делать, — человек куском свинины на пиру подавился. А на пиру обычно еще есть певицы и танцовщицы. Вот и спросите — кто даст мне булавку для волос?

Юноши захохотали. Кесарий сделал широкий жест рукой, словно обращаясь к невидимым зрителям — и вдруг замер от удивления. В его ладонь легли две длинные костяные булавки с изображением дельфинов.

— Вот, возьмите, Кесарий врач, — раздался веселый голос Лампадион. Она незаметно подошла сзади и слушала объяснения. Ее пепельные волосы рассыпались по плечам, прикрытым белым хитоном с золотистой вышивкой.

— Да, Лампадион, спасибо большое, — быстро совладав с собой и скрыв удивление, ответил Кесарий. — Видите, какие хорошие, длинные булавки. И вы их складываете, как щипцы… вот так… и с легкостью вынимаете этот проклятый кусок из горла пирующего. И вас несут на руках и увенчивают венками из петрушки и сельдерея, как победителей Александрийского агона.

— А если не на пиру, если пленки в горле? — спросила Лампадион и закашлялась.

— Что ты вообще здесь делаешь, иди-ка ты прочь! — с персидским акцентом сказал один из учеников.

— Это я здесь решаю, кому уходить, а кому оставаться, — резко ответил Кесарий. — Лампадион задала правильный вопрос. Пленки надо удалять, но, конечно, не шпильками. И это будет не на пиру, уж разумеется. Клок шерсти омочить в масле и протирать горло, снимая пленки. Это делать очень осторожно, при отделении выступает кровь — как роса. Кровавая роса. Это страшная болезнь, мало кто выживает, особенно из детей.

Каллист, стараясь не слышать продолжение урока, пробирается к конюшне. «Как вор!» Что ж… Надо ехать в порт… сесть на первый попавшийся корабль… только не в Пергам… В Грецию, на острова — на Кос, может быть? Хотя нет, там его никто не ждет…

Он седлает буланого коня. Вороной конь Кесария тихо ржет — застоялся, хочет прогуляться с другом.

Что же — Каллист проживет и без покровительства Кесария. Но уж, во всяком случае, он точно не станет ждать, когда его выгонят. Сам Кесарий, несомненно, уже написал прошение императору о том, что помощника архиатра в Никомедии пора сменить, дело за малым. Что ж. Он уйдет раньше. Без позора. Куда уж больше позора. Побыл немного в помощниках архиатра, пожил хорошо, поякшался с порядочными людьми — и довольно. Не дано свинье летать. Кесарий — счастливец, Тюхе-судьба ему улыбается, а Каллисту… эта сероглазая певица Лампадион в его сторону и не смотрит, зато к Кесарию даже на урок пробралась, видишь ли, трахеотомию изучать! Ничего, Каллист! Держись, проживешь как-нибудь! Судьба только непокорного тащит, а послушного ведет! Странствующих врачей много, живут худо-бедно, с голоду не мрут. Проживет и Каллист. Камнесечение да катаракты прокормят. Эх… Если бы у него было отобранное императором имение, разве нужна ему была бы эта должность помощника архиатра! А врачебная школа? Да, по ученикам он будет скучать. Сердце Каллиста заныло. Он замедлил, переводя дух.

Кто-то положил руку на его плечо. Каллист отскочил, оборачиваясь.

— Привет!

Перед ним стоял Кесарий.

— Хочешь проехаться верхом? — он отвел со лба непокорные волосы. — Я тоже думал об этом. Буцефал скучает. Прокатимся вместе?

Каллист молчал. В синих глазах Кесария играли искорки.

— Прокатимся вместе! — повторил он настойчиво. — Вдоль Сангария. Какой ясный день!

— Я… хотел уехать… сегодня, — произнес Каллист, залезая в седло.

— Куда? В Лаодикию, что ли? Фессал, кстати, привез тебе оттуда целый ящик мазей. Дашь мне немного?

— Все забирай.

— Говорит, там тепло. Уже маслины зацветают.

Кесарий положил ему руку на плечо. Они ехали рядом. Каллист молчал.

— Я оставил тебе письмо… у себя в комнате, на столе, — сказал Каллист, когда они миновали рощу. — Я сам уеду. Я все понимаю.

— Куда ты уедешь? — спросил Кесарий, слегка натягивая поводья.

— Не знаю! И умоляю тебя — будь великодушен и отпусти меня без позора.

Кесарий резко остановил вороного.

— Что за чушь ты говоришь, — с уже знакомым Каллисту страданием в голосе проговорил он.

— Я… я вчера…

— Не говори ничего. Не надо. Все в прошлом, — Кесарий покачал головой. — И не будем больше об этом.

— Кесарий, я не помню, что я тебе говорил…

— И я не помню. Поэтому не будем говорить о том, чего не помним оба! — улыбнулся Кесарий. — Хорошо?

Он протянул Каллисту руку — тот сильно пожал ее в ответ и глубоко, освобожденно вздохнул.

— А ученики…

— Они ничего не знают. Никто ничего не знает. Архиатру Леонтию я сказал, что у тебя приступ гемикрании.

Кесарий пустил коня галопом, Каллист последовал его примеру, и они пронеслись по кирпичной дороге, ведущей из Никомедии, легко обогнав повозку, запряженную парой мулов. Каллист обернулся — рыжая девушка помахала ему рукой.

— Ее зовут Финарета! — сообщил Каллист другу на скаку. — Та суровая матрона сказала ей: «Финарета, довольно!»

— Я знаю — ее так подруга называла. В церкви Анфима.

Он запнулся, взглянув на Каллиста, но оба тут же рассмеялись.

— Угораздило же меня притащить тебя туда… Чего только не сделаешь ради брата Григория!

— Я сам просил, вообще-то… Хотел послушать ваших учителей.

— Я не знал, что этот Пистифор — арианин. Он аномей, наверное. Да не в этом дело, собственно, — в отчаянии махнул рукой Кесарий.

— Больше я никого из христианских проповедников слушать никогда не стану, — серьезно проговорил Каллист

— Они не понимают христианского учения, — поддержал шутливо Кесарий.

— Ну… кроме твоего Григория, может быть, — продолжил Каллист, не приняв шутки. — Но мне это все не надо, спасибо.

Река виднелась за голыми зимними рощами. Там, среди скал, на берегу, в заветрии, они остановили коней. Над ними высился огромный дуб.

— Можем позавтракать, — предложил Кесарий, указывая на аккуратную корзинку, пристегнутую к седлу. — Я еще не ел ничего. Пистифор своей проповедью о посте пробудил во мне совесть.

Каллист согласился, они спешились, сели, надкусили лепешки с острым сыром.

— Посмотри, это какое-то священное дерево христиан. У вас разве есть священные деревья? — сказал Каллист, указывая на дуб, на нижних ветвях которого висели медные и серебряные крестики, дельфины, изображения исцеленных рук, ног, глаз и ушей.

— Не знаю… — растерялся Кесарий. — Может быть, мученик какой-то здесь казнен был, и это место почитается. — Он присмотрелся к висящим изображениям. — Тут не только христианские изображения, тут еще и вотивы…[70] Странно, как будто это священное дерево Асклепия. Хотя дуб Асклепия — непривычная вещь, ведь дуб — это дерево Зевса…

— Так это же дуб Пантолеона! — догадался Каллист. — Я много слышал, что его почитают, но сам здесь никогда не был. Говорят, что его здесь казнили.