Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Кесарий медленно и серьезно изобразил на себе крест. Они помолчали.

— Пистифор за тобой присылал сегодня утром, — сказал Кесарий.

Каллист напрягся.

— Ему что-то плохо стало. Видимо, после нашего посещения огласительных бесед, не иначе. Дискразия наступила. Я Филагрия послал. Он ему кровопускание сделал. Сам-то я тоже не хотел бы к нему идти. Думаю, он не узнал нас на оглашении — узнают обычно тех, кого ожидают увидеть.

Кесарий опять рассмеялся, блеснув белоснежными зубами.

— Знаешь, я хотел бы забрать Филагрия к себе, в Новый Рим, в тамошнюю школу. Он прирожденный хирург. Ну и брата его, Посидония тогда уж.

— Посидоний интересуется болезнями души, — сказал Каллист, еще не веря, что он вернулся в обычную жизнь с ее делами и планами. — Маниями, меланхолиями… К нему и эпилептиков водят, правда, не могу сказать, что у него хорошо получается их лечить диэтой… Одного, правда, вылечил, но с помощью брата. Филагрий сделал бедняге трепанацию черепа, тот выжил после трепанации, и так перепугался, что перестал пьянствовать… И приступы прекратились.

— Трепанацию? Ну, это как-то слишком! Я бы не решился, — засмеялся Кесарий.

Они посидели, поговорили об учениках, о делах Никомедийской архиатрии, прихлебывая родниковую воду из общей фляги, а когда сыр и лепешки закончились, Кесарий сказал неожиданно:

— Ты знаешь, я завтра уезжаю.

— Как? — опечалился Каллист.

— Принес гонец письмо от императора, вызывает в Новый Рим. Тут уж хочешь не хочешь, а надо ехать. Государственные дела.

— Жаль, — только и сумел сказать Каллист.

— Леонта, что, что ты говоришь? Если Иисус — Бог, то ты прогневаешь Его!

— Христе! Неужели Ты не явишь Себя?! Неужели иеревсы Асклепия и судьба сильнее Тебя? Яви Себя, Христе Сотер! Христе Целитель! Христе, Сын Божий! Вот, видишь — перед Тобой Вассиан, его бросили все — Ты его тоже оставишь? Тогда и я Тебя… тогда и я Тебя оставлю! Слышишь?

— Нет, Леонта! Не гневи Его! — вскричал Вассиан.

Сияние солнца рассекло пополам предутреннюю мглу, и они, Леонта и Вассиан, вместе опустились на колени, щурясь от света и воздевая руки…

8. О матриа потестас и племянницах архиатров

— Почему то, что не позволено женщине, позволено мужчине? Если женщина оскверняет ложе мужа, то она прелюбодействует и подвергается за это тяжкому наказанию по законам, а мужчина, неверный своей жене, остается безнаказанным? Не принимаю такого законодательства, не одобряю такой обычай. Мужчины были законодателями, поэтому и законодательство против женщин, потому и детей отдали во власть отцов, а слабый пол оставлен в небрежении. У Бога не так, но — «чти отца твоего и матерь твою». Смотрите, как равно законоположение! Один Творец у мужчины и женщины, одна персть — оба они, один образ. Один для них закон, одна смерть, одно воскресение. Мы рождаемся от мужчины и женщины — один долг детей по отношению к родителям. Как же ты требуешь целомудрия, а сам не соблюдаешь? Отчего взыскиваешь того, чего не дал? Почему, будучи сам плоть такого же достоинства, не равно законополагаешь?

Кесарий простер руку к воображаемому сенату. Безупречно уложенные складки тоги заструились по его плечам.

— А теперь давай им про змия, про змия! — весело сказала Горгония, беря с серебряного подноса сочное кидонское яблоко[71].

— Если ты думаешь о худшем и будешь говорить, что первой согрешила женщина, то скажу тебе, что согрешил также и Адам. Обоих прельстил змей — ни та не оказалась слабее, ни этот сильнее.

— Вот-вот!

— Горгония, не перебивай Александра, пожалуйста, — сказала маленькая синеглазая старушка с темной столе.

— Но подумай о лучшем! Ведь обоих спасает Христос Своими страданиями! Ради мужчины стал Он плотью? Но также и ради женщины. Ради мужчины умер? Но и женщина смертью Его спасена. От семени Давидова Он называется, чем, может быть, думаешь, почтен мужчина? Но и от Девы рождается — это уже о женщинах! И будут, говорит Бог, двое одной плотью, а одна плоть обладает одинаковым достоинством.

— Молодец, братец! Так их! — Горгония зааплодировала.

— Ну что ты, Горгонион[72], в самом деле! Доченька, если кто со стороны на тебя посмотрит, подумает, что ты на ипподромы ходишь!

— Там еще не так шумят, бабушка! — раздался звонкий голосок.

— Аппиана, тебя никто не спрашивал. Александр, не слушай никого, продолжай, родной. Они все время тебя перебивают.

— Итак. Я заканчиваю. Хорошо жене почитать Христа в лице мужа, хорошо и мужу не бесчестить Церковь в лице жены.

— Ох, Александр, ты прямо так и сказал в сенате?!

— Да, мама. Теперь примут новый закон о праве матери наравне с правом отца. Патриа потестас и матриа потестас[73].

— Да что ты?! — всплеснула руками Нонна. — Какой ты умница, Александр!

— Мама, он шутит! — рассмеялась Горгония. — И вообще, эту речь Григорий написал.

— Ну вот… — расстроено развел руками Кесарий.

— Сынок, как тебе идет эта тога! — Нонна порывисто обняла его. — Ты такой красивый, высокий, стройный… Ты такой прекрасный ритор! О, как я благодарна Богу за тебя! Я просила у Него лишь одного сыночка, а Он дал мне двух дивных сыновей.

— И не менее дивную дочь, — рассмеялся Кесарий, нагибаясь к Нонне и целуя ее, а потом — по очереди — Горгонию и Аппиану. — А о внучке я уже и не говорю.

— Дядя Кесарий, — сказала Аппиана, рассматривающая содержимое изящной золоченой шкатулки с врачебными инструментами, — ты знаешь, что я скоро замуж выхожу?

— Да, Кесарий, ты не забыл — я уверена, что Григорий писал тебе, — что мы сговорили Аппиану за Никовула, сына Флавиана? У которого пять дочерей и один сын? У них имение недалеко от нас.

— Да, да, знаю, — улыбнулся Кесарий. — Долговязый такой. Знаю.

— Мы приехали под тем предлогом, что Аппиане надо выбрать достойное приданое… ну, ты понял, Кесарий, — сказала Горгония. — Сложно каждый раз что-то врать, даже надоело.

— Александр, нам так не хватает тебя, что приходится прибегать ко лжи, чтобы видеть тебя хоть изредка, — проговорила Нонна, с нежностью касаясь пальцами лица сына. Ее глаза заблестели.

— Мама, ну что ты… Как хорошо, что вы приехали! Знаешь, что? Вы купите Аппиане что-нибудь, что ей захочется — это будет подарок от меня, — произнес Кесарий.

— Нет-нет, Александр!

— Отчего же нет? Вы посетите рынок, выберете что-нибудь, чего не найдешь в Назианзийской глуши…

— Я не хочу ходить на Константинопольский рынок, право, Александр, — заспорила Нонна.

— Вас понесут на крытых носилках. В сопровождении охраны.

— Аппиане я на рынок идти не позволю, — заявила