Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

споет она ему — «Под любым из имен твоих будь, Диана, священна нам!» и все, он ее убьет за нечестие по закону Моисееву! Покалечит! Она же глупая, не сообразит, что это гимн Диане, и его не надо петь для того, чтобы порадовать дедушку-епископа!

— Я все соображаю! — раздался возмущенный голосок вернувшейся Аппианы. — И я не собиралась дедушке это петь. Я нарочно… нарочно это сказала, чтобы вас всех напугать. Я же понимаю, что дедушка латинский знает.

— Аппианочка, лучше спой греческую песенку, которой я тебя учила! — следом за внучкой спешила маленькая диаконисса. — Спой, родная! А дядя и тетя подпоют, я их тоже этой песенке в детстве научила.

— Да, Горгонион, точно, давай, сыграй! — Кесарий весело передал сестре кифару. — А то я не очень хорошо с ней управляюсь.

— Хоть в чем-то ты не одарен, и это признаешь, — хмыкнула Горгония, взяла кифару и запела низким грудным голосом, в котором потонул тоненький голос Аппианы:

— Стремя коней неседланных[78],

Птичье крыло свободное,

Столион полон адаон,

Птерон орнисон апланон,

Парус надежный юношей,

Пастырь и Царь детей Твоих…

Кесарий слушал, подперев голову рукой. Нонна с надеждой смотрела на него, глаза ее были полны слез. Вдруг он выпрямился и присоединил свой сильный голос к голосу сестры:

— Столион полон адаон,

Птерон орнисон апланон,

Пастырь и Царь детей Твоих

Сам собери

Чад Твоих

Петь Тебе

Энин агиос,

Гимнин адолос,

Устами чистыми,

Христа,

Детей вождя…

Нонна смотрела на своих поющих детей, и улыбалась, и плакала.

+++

— Ты какой-то смурной, брат. Не рад нас видеть? Или расстроился, что Салом с нами не приехал?

— Что ты, сестренка! Я так рад видеть тебя, Горги! Рад видеть всех вас! Такая счастливая неожиданность! А почему Салом не с вами?

— Отец не отпустил, — вздохнула Горгония.

— Но скажи — как вам удалось выбраться из пещеры нашего домашнего Киклопа?

— Ничего нового, брат мой. Надо было только найти подходящего барана… Все старо, все уже выдумано до нас, — Горгония с огромной гроздью черного винограда в руке уютно устроилась на низенькой кушетке среди подушек.

— И кто же был бараном, моя хитроумная сестра? Неужели … я даже боюсь помыслить …

— Ну, конечно, Аппиан, — улыбнулась в ночном полумраке Горгония брату. На ней, как обычно, не было никаких украшений, кроме золотых сережек с зеленоватым нефритом. Она откинула тяжелое покрывало, позволяя густым, уже тронутым сединой, волосам свободно опадать на плечи. Весенние звезды подмигивали с лилового неба.

— Аппиан! Многострадальный супруг твой! — воскликнул Кесарий словно актер из трагедии, незаметно отщипывая виноградины от грозди сестры.

— Тише, мама спит уже… или молится, — дернула Горгония брата за край тоги, одновременно убирая виноград вне пределов его досягаемости, и неожиданно спросила: — Слушай, как я понимаю, ты так прямо в тоге и спишь?

— Нет, спать в ней нельзя никак — сомнется, — серьезно возразил Кесарий.

— Ах, вот как! Я и не подумала. Прости. Тогда, конечно, никак нельзя в ней спать.

— Все дело в складках — они должны правильно лежать. И после стирки она уже смотрится плохо, я ее отдаю, новую покупаю. Иначе будет, как мешок… ну, как наш папаша носит.

— Да, на нем она совсем по-другому смотрится… я даже сначала подумала, что у тебя не тога, а что-то другое… При всем том, что у вас фигуры схожие… Покажись-ка еще! Привстань! Движение способствует перемещению онков! — подтолкнула его Горгония.

Кесарий с легкостью вскочил на ноги, прошелся по просторной комнате.

— Это у него, а не у меня, не тога, а что-то другое. Видишь? Здесь складок с полсотни.

Горгония неожиданно проворно для своей комплекции почтенной провинциальной матроны выбралась из подушек, босиком ступила на лидийский ковер и подошла к брату сзади. Статная, высокая, так не похожая на маленькую Нонну, она была всего на полголовы ниже брата. Сложив руки на груди, она со знанием дела осматривала тогу Кесария. Тот весело улыбался, глядя на сестру.

— Так-так… и этот оставшийся хвост закрепляется не сзади, как у папаши… а подгибается на угол… и потом вперед… понятно! А он ее носит, как полотенце после бани. Да, тебе она идет, — резюмировала Горгония и добавила то ли насмешливо, то ли нежно: — Прямо не младший брат, а один из братьев Гракхов.

— Носить тогу — целое искусство. В прямом и переносном смысле.

— Это у тебя наследственное — любовь к тогам, речам и политике. У меня одно из самых ранних воспоминаний детства — папа выступает перед гостями по поводу кесарского налога. Вы с отцом так похожи…

— Ты нарочно это говоришь, Горги, чтобы меня поддразнить. Но я, как философ, не обращаю внимания на такие вещи. Лучше расскажи, моя Лисистрата, как ты обхитрила Аппиана?

Горгония положила виноград на серебряное блюдо, ополоснула руки в чаше для умывания, на которой были изображены купающиеся нимфы, проказливо поглядывающие по сторонам.

— Собственно, все было очень невинно, — начала Горгония. — Как хорошо все-таки, что наш папаша мне более не господин! Помню, я дни считала до свадьбы — начиная с помолвки, за три года. У меня особый календарик был. И молилась за Аппиана три раза в день. Чтоб не умер. А то папаша мигом бы меня спровадил в диакониссы, чтобы все было, как у людей и не хуже… Но о чем это я?

— О многострадальном Аппиане, сестра моя. Чем вы его опоили?

— Скажешь тоже — опоили… Это по твоей части, медицинско-политической. Мы поступили, как слабые женщины, лишенные прав в вашем мужском мире и призванные пребывать у вас, мужчин, в послушании. И если глава семьи решил, что Аппиане надо купить приданое в Новом Риме, то как мы могли ослушаться!

— Так это идея Аппианы?! — воскликнул потрясенный дядя.

— Этими своими словами ты премного и несказанно обижаешь меня, брат мой, — горько вздохнула Горгония, подвигаясь ближе к очагу. Дрова весело потрескивали, из курильницы на мраморном полу поднималась тонкая струйка благовонного курения. — Идея моя. Естественно. Аппиане еще рановато иметь идеи.

Кесарий рассмеялся, откидываясь на подушки.

— Аппиана, к твоему сведению, только реветь и может. Чем она и занималась около недели, потому что ее подружка, Молпадия, ездила с родителями в Новый Рим, и там ей всего всякого накупили, а свадьба у нее только через три года — позже, чем у Аппианки — только помысли, какое горе, сам прослезишься.

— Девочка плакала целую неделю,