Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Аппиана снова вздохнула.

— А больше было нельзя разговаривать, потому что это неприлично. Девочкам вообще большую часть вещей делать неприлично. Разговаривать — нельзя, косметику — нельзя, на лошади верхом — нельзя, плавать в речке — нельзя…

— В Ирисе никому нельзя плавать! Ты слышала, Аппиана?

Кесарий повернул племянницу за плечи к себе и, приблизив к ней лицо, серьезно повторил:

— Обещай мне, что ты никогда не будешь даже играть рядом с Ирисом. Даже хороводы водить на берегу!

— Хорошо, дядя Кесарий. Я помню, ты мне говорил, что там можно утонуть.

— Молодец. Смотри, не забудь про свое обещание.

— Я не забуду. А можно мне с тобой по делам?

— Я подумаю.

Аппиана высунулась из лектики[82].

— Как много кругом народа! А у нас — самые красивые носилки на улице… Вон, смотри, Олимпиада со своей мамой! Олимпиада тоже наружу выглянула! Рукой мне машет! Я ей тоже помашу! Ой!

Кесарий вовремя схватил девочку за тунику.

— Осторожнее, маленькая госпожа, — сказал наставительно раб-носильщик, на голову которому чуть не свалилась племянница константинопольского архиатра. — Извольте дядюшку вашего слушаться.

— Ой, простите, — вежливо сказала Аппиана, залезая на подушки рядом с дядей и утыкаясь личиком в его колено.

— Аппиана, так тебе понравилось во дворце? — с улыбкой спросил Кесарий, продолжая разговор.

— Очень! Там такие лестницы, и залы, и статуи, и сады… и все такие наряженные… и ты с императором… Я все Молпадии расскажу — она никогда во дворце не была. У них же нет родни в Новом Риме.

— Аппиана, ты только не хвастайся перед Молпадией. Она расстроится, и это будет по твоей вине.

— Да, она расстроится, бедная… Знаешь что, дядя? — погрустневшее лицо Аппианы просияло. — Можно, мы приедем в следующий раз с Молпадией, и ты ей тоже покажешь дворец? Давай?

— Давай, — засмеялся Кесарий.

+++

Когда шестеро носильщиков осторожно опустили лектику с Кесарием и его племянницей во дворе дома архиатра, Аппиана стремительно выскочила из них, сказала каждому из рабов «большое спасибо» и понеслась в дом, весело крича: «Мама! Бабушка!» Кесарий улыбнулся, провожая ее взглядом.

— Она словно птичка какая у вас, хозяин, — сказал здоровенный темнокожий нубиец.

— Словно бабочка, — поддержал другой.

— Добро пожаловать, хозяин, — чинно подошел к архиатру молодой раб в длинной тунике.

— Гликерий, госпожа Нонна и госпожа Горгония еще не вернулись?

— Нет, господин. Они желают поклониться святыням Нового Рима и будут нескоро.

— Отлично. Закладывай повозку, я еду в Потамей. Ты едешь со мной.

— В Потамей?!

— Потрудись не переспрашивать и займись повозкой.

— Как изволит господин, — торжественно произнес Гликерий. — В его воле приказать мне заложить повозку, но ехать в Потамей он меня заставить не сможет.

При этих словах он высоко вскинул остриженную голову.

— А что тебя так пугает там, в Потамее? — слегка сдвинул брови Кесарий.

— Скверны эллинские! — воскликнул Гликерий и сплюнул в сторону.

— Ты рехнулся, Гликерий? — тихо и задумчиво спросил архиатр. — Френит настиг в непосильных трудах?

— Я не оскверню ризу крещальную прикосновением к нечистоте языческой! — гордо произнес Гликерий заученную фразу.

— А как же ты раньше со мной в асклепейон ездил?

— Тогда я не был просвещен спасительным крещением и слушался господина своего, влекущего себя и меня к погибели!

— Это я тебя к погибели влек?! — заорал Кесарий так неожиданно, что Гликерий подпрыгнул на месте. — Это я-то, который тебе из-за крещения отпуск дал?! Ты восемь дней бездельничал! Забыл?! А на огласительные беседы тебя кто отпускал?! А?! Кто?! Отвечай! А кто денег дал на свечи и хитон белый, чтоб ты крестился, как люди?! Поедешь в асклепейон, там больные ждут! Собирайся!

— Не поеду, — торжественно возгласил Гликерий, уже успевший прийти в себя и принявший снова позу, которую он недавно видел в росписи храма мученика Георгия.

— Ты мне тут святого Георгия перед Диоклетианом не изображай! Сейчас я тебе такого Диоклетиана покажу! Ты слышал — больные ждут? Меня в асклепейон вызвали к больным, а не жертвы Асклепию приносить! Шевелись, едем, заповедь Христову выполнишь хоть раз!

— Не страшат меня угрозы моего господина. Об одном молюсь — чтобы Бог просветил его разум и утешил слезы его матери…

— Так! — схватил Кесарий раба за грудки. — Признавайся, аспид и василиск, что ты сказал госпоже Нонне?

— Благочестивейшей родительнице господина моего ничего я не говорил, лишь сострадал в ее скорби о том, что сын ее отломился от маслины благородной…

— Сейчас я прикажу наломать розог от древ неблагородных и тебя выпороть, наконец, хоть раз, — решительно сказал Кесарий, отталкивая Гликерия так, что тот едва не упал. — Трофим! Трофим!

— Умоляю не о помиловании — сладко мне будет пострадать за Христа от руки палача, умоляю об одном — обратитесь к вере матери вашей, подобно тому, как и Панталеон врач некогда обратился от идолов к вере матери своей! Не езжайте в скверное асклепиево капище! Принесите покаяние, и Христос примет вас, как блудного сына, как мытаря…

— Не надо мне твоих проповедей, чучело! У меня, к твоему сведению, отец — епископ, брат — пресвитер, мать — диаконисса! Если захочу проповедей, есть кого послушать… — архиатр бессильно махнул рукой.

— Трофим, мой добрый Трофим, — обратился с отчаянием в голосе Кесарий к поспешно подбегающему к ним лидийцу, — скажи мне, друг мой, ты еще не крестился?

— Шутить изволите, хозяин, — ответил Трофим. — Нам такое дело вовсе не сподручно. Нам баловаться некогда. Чай, работы полно.

Он бросил осуждающий взгляд в сторону Гликерия.

— Слава святым мученикам! Трофим, закладывай повозку, едем в Потамей, в асклепейон. Если тебе надо, беги, покупай на рынке любого петуха, хоть самого дорогого! И выходной даю тебе завтра.

— Благодарствуем, барин, — поклонился Трофим.

— А этого… — он кивнул в сторону Гликерия, — этого бездельника…

— Выпороть его? Давно пора! — поддержал Трофим.

— Патрицию Филиппу лучше продам тебя, он как раз сейчас в столице, — решительно произнес Кесарий.

— Хозяин, — с укором проговорил Трофим. — Зачем же так бесчеловечно? Выпороть его, да и все. Кстати, от Филиппа присылали к нам спросить, приехал ли с госпожой Горгонией Саломушка, им там лошадок осмотреть да полечить надо. Расстроились, что не приехал.

Гликерий недоуменно крутил головой. Кесарий откинул волосы со лба и обратился к Трофиму:

— У тебя составлен список, кто чистит отхожие места в следующем месяце?

— Виноват, хозяин, еще не составил.

— Не трудись. Весь следующий месяц этим занимается Гликерий. А там посмотрим.

— Вы же его к иатрейону определили, — с сомнением проговорил Трофим.

— А теперь не к иатрейону, а к латринам. Пусть прямо сейчас идет, работает… Ты слышал, неофит? Шевелись! — гаркнул Кесарий на уже приготовившегося к жестокому телесному наказанию, и