Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Аппиана, совершив героическое усилие, чтобы не расплакаться, проговорила срывающимся голосом:

— Моя бабушка тоже невысокого роста. И мы не верим в богов. К вашему сведению.

— Не груби старшим, — сказала иатромайя. — Лучше съешь изюма.

Она взяла с блюда у бесшумно приблизившейся рабыни горсть высушенного винограда.

Аппиана посмотрела на нее и вдруг поняла, что Ия — совсем не молода. Ее тощая шея была окольцована глубокими морщинами, заботливо припудренными мукой, а кожа под глазами дрябло обвисла. Только брови у нее были, как у юной девушки — густые, совершенной формы лука, и темные — темнее, чем волосы. Наверное, и волосы когда-то были темнее — но теперь седина делала их пестрыми, как перья курицы. Ия поймала ее взгляд и невесело усмехнулась. Аппиане стало вдруг жаль ее, а страх совсем пропал.

— Извините, пожалуйста, — сказала она вежливо. — Вы не расскажете мне про гипопот… гипосфим… гипоспафизм?

— Если не будешь громко кричать, расскажу, — ответила иатромайя, поднимая ее за руку со скамьи и подводя к большому барельефу из красного дерева, занимавшего почти всю стену галереи.

— Длительные, то есть хронические, как говорил Асклепиад, глазные болезни происходят от неправильной циркуляции…

— Онков и лептомеров? — радостно вставила Аппиана.

— Нет. Не перебивай. Не онков, а питуиты, которая течет в глаза по венам от мозга. От избыточного течения питуиты возникает хроническое глазное гноетечение. Поэтому некоторые искусные врачи могут, рассекая кожу и мышцы черепа, наложить на вены лигатуры[92] — серебряные или медные. Видишь, вот врач с помощниками проводит эту операцию?

Она указала на скрупулезно изображенную сцену в центре. Трое человек в коротких туниках — очевидно, рабы — крепко держали обритого наголо тучного мужчину, сидящего верхом на скамье. Он был, ко всему прочему, привязан к особой доске еще и за подмышки, и за шею. Двое молодых хирургов, держа зажимы и лигатуры наготове, замерли по бокам от оперирующего врача, большим хирургическим ножом рассекающего скальп больного в нескольких местах точными разрезами.

Аппиане уже не так сильно захотелось на абатон.

— Это же… очень больно! — произнесла она, вопросительно глядя на Ию.

— Конечно. Правда, больным дают особый напиток с опием, но все равно — врач должен оперировать очень быстро… У твоего дяди в этом отношении нет соперников, — печально улыбнулась она. — Он — правша на обе руки.

— Как это? — нахмурила брови Аппиана, уже готовая обидеться за честь семьи.

— Ты можешь написать первую букву своего имени? — спросила Ия, подавая ей восковую табличку и серебряный стиль.

— Конечно, — гордо ответила Аппиана, выводя прописную «альфу» настолько красиво, насколько могла.

— А теперь сделай это левой рукой.

Рядом с красивой «альфой», которою похвалил бы даже дядя Григорий, появилась другая, на шатких кривых ногах, словно перенесшая тяжелый сириазис[93].

— Вот видишь? Ты владеешь в полном смысле слова лишь одной рукой. А для твоего дяди нет разницы, в какую руку брать нож или иглу. Ты разве не знала этого?

— Нет… — пристыженно проговорила Аппиана.

— Он, подобно Алесандру Великому, может действовать одинаково правой и левой рукой! А как он делает трахеотомию — один Асклепиад Вифинский, который изобрел эту операцию, наверное, только один и мог ее так искусно делать… Впрочем, Александр Великий, как говорят, тоже спас своего задыхающегося воина, сделав тому трахеотомию своим мечом. Неслучайно у Кесария второе имя — Александр… Вы так мало его цените! — вздохнула Ия. — Неспроста он избегает всех вас.

— Это неправда! — воскликнула Аппиана. — Дядя Кесарий нас любит! Просто он решил остаться в Новом Риме, чтобы принимать правильные законы и помогать бедным и больным!

Ия поморщилась, словно проглотила кислую виноградину.

— Пусть будет так, — проговорила она сквозь зубы. — Видишь, — резко повернувшись, указала она на цветное изображение глаза с широким зрачком цвета морской воды. — Это глаз при приступе глаукомы. Вот это действительно больно. И может наступить полная слепота.

Аппиана внимательно посмотрела на необычный глаз, и он показался ей очень грустным.

Ия рассказывала ей про операцию при птеригиуме. Аппиана почти не слушала ее, потому что ее затошнило с первых же слов о том, как нужно отделять особым ножом веко от роговицы, к которому оно приросло от постоянного воспаления.

— А это — майи? — торопливо спросила она, подойдя к следующему барельефу.

— Да, майи. Одна, старшая, принимает роды, а две поддерживают роженицу. Рожать — еще больнее, чем приступ глаукомы, — добавила Ия, странно усмехаясь. — Ты скоро выйдешь замуж и узнаешь об этом. Ты ведь уже помолвлена?

Аппиана кивнула. Ей было уже совсем не жаль Ию, и она украдкой посмотрела на водяные часы. Вода текла слишком медленно — еще не прошло и половины назначенного дядей времени.

— Все женщины, когда наступает время рожать, вспоминают древних богов, — снова усмехнулась иатромайя. — Тогда они понимают, к кому взывать о помощи.

— А я вот не буду призывать никаких ваших богов! — вызывающе сказала Аппиана. — Я буду Христа призывать.

— Посмотрим, посмотрим, — тяжело произнесла Ия.

— Моя бабушка говорит, что Христос сильнее всех ваших богов, — продолжила Аппиана, дрожа от гнева. — А она знает, она — диаконисса.

— Диаконисса? Бабушка? Как это? Ведь ваши диакониссы — как римские весталки, девы! — передернула плечами Ия, и от нее на Аппиану снова хлынула приторная имбирно-нардовая волна.

— Не только! — щеки Аппианы вспыхнули. — Бывают девы, а бывают и старенькие бабушки… вдовы или… или, если дедушка, например, захотел епископом стать. Но бабушка хотела перед свадьбой убежать с подругой, и стать диакониссой в Египте. А потом испугалась и передумала. А подруга уехала. Наверное, живет сейчас в Египте…. Если не наврала. А бабушка замуж вышла за дедушку и все равно теперь диаконисса. Так что все удачно сложилось.

— Твой дед — христианский епископ? — удивилась Ия. — И отец тебя не крестил?

— Епископ — мой дедушка по матери, — ответила Аппиана, приближаясь к окну. Ей захотелось удрать в сад и там дождаться дядю Кесария. — А папа у меня некрещеный. Ну и что. Многие мученики не успели креститься!

— У Кесария отец — епископ?! — тихо вскрикнула Ия, прижимая руку ко рту.

Аппиане совсем не понравилось, что она так запросто назвала ее дядю «Кесарий», а не «Кесарий иатрос».

— Да. А второй мой дядя, Григорий — пресвитер. Он учился в Афинах и был ритором.

— Григорий?! Григорий Каппадокиец? Это брат Кесария? Он пресвитер?

Ия была крайне возбуждена.

— Вы слышали о нем? — насколько можно сдержанно проговорила Аппиана.

— Я? Слышала? Дитя мое, я заслушивалась им, когда мы были в Афинах, гостили там у родственников. Его колыбель качал Гермес[94], воистину! А брат