Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Трофим, приготовь мне хитон, плащ и проверь, все ли уложено в дорожном сундуке — инструменты, лекарства… все как обычно для поездки в Потамей. Ты знаешь.

— Да, хозяин, — сказал лидиец, явно жалея, что Гликерия не высекут.

— И передай молодой госпоже Аппиане, чтобы она быстро собиралась, если хочет, чтобы я ее взял с собой! — крикнул ему вслед Кесарий.

+++

Солнце уже миновало полдень, и прозрачный зимний воздух наполнился нежным, едва ощутимым, ароматом согретых полей и рощ. Новый Рим был далеко, стены его уже пропали из виду. Дорога шла то в гору, то спускалась вниз, к ложбинке, где весело журчал Ликос. Заглушая шумное журчание воды на каменистых порожках своим неудержимым, победным щебетанием, стрижи и вертишейки то взмывали над ним, теряясь в светлом небе, то стремглав проносились над дорогой, почти под копытами лошадей.

— Тпр-ру, — удерживал поводья Трофим. — Эх, хорошо-то как! Весна приходит! Спасибо вам, хозяин, что взяли с собой. А то в городе все не так… даже дышать тяжело. Особенно, когда через улицу у Каллипсоев начинают благовония варить. Сирийским нардом[83] воняет, задохнуться можно.

— А у Молпадии кошка очень любит сирийский нард. Мы как-то ей целый пузырек дали вынюхать маминых духов, который ей папа из Антиохии привез.

Аппиана встала на колени на сиденье, повернувшись спиной к лошадям.

— Не смотри на солнце, Аппиана — ослепнешь! — Кесарий отвлекся от чтения каких-то вощеных табличек. — Ты слышишь меня?

— Я просто, дядя, думаю, как император Константин там буквы увидал «Хи» и «Ро». И надпись: «Этим победишь».

— Нельзя смотреть на солнце в полдень, если ты не орел… и не император Константин, — решительно положил свою большую ладонь на глаза девочки Кесарий.

Она засмеялась, пытаясь освободиться, но Кесарий, шутя, удерживал руку.

— Расскажи, что ты теперь видишь? — спросил он.

— Ой, я все равно солнце вижу… оранжевое… нет… зеленое… нет… уже фиолетовое … и оно сияет, а кругом тьма… Здорово! Мы теперь будем так с Молпадией играть.

— Нет, вы не будете так играть. Я запрещаю. Veto, как раньше трибуны в сенате говорили. Еще видишь это солнце?

— Да-а… фиолетовое и маленькое такое. А почему это так, дядя?

— Солнечные лучи вызывают застой онков — таких частиц маленьких — в канальцах хрусталика. А хрусталик знаешь, что такое? Это как раз то самое место, где пребывает сила зрения. Если в нем происходит застой, то человек может полностью зрения лишиться. И еще может катаракта образоваться — онки сгустятся перед хрусталиком, образуется такая жидкость мутная, через нее тоже очень плохо видно.

— Ой, я тогда не буду на солнце смотреть… А ты можешь такое вылечить?

— Боюсь, если ты ослепнешь от солнца, то не смогу.

— А как же ты катаракты удаляешь?

— Удаляю, но после этого прежнее зрение полностью не возвращается. Понимаешь ли, человеческий глаз — это очень сложное создание Божье. Если ковырнуть его иглой, даже самой тонкой, можно принести больше вреда, чем пользы. Поэтому катаракту сначала пробуют лечить коллириями, кровопусканиями, ваннами, диэтой… И только когда зрение полностью исчезает, офтальмик может брать свою велонэ[84], иглу.

— Офтальмик — это врач?

— Да, врач, иатрос, который занимается глазными болезнями, а может быть, и ремесленник. По-всякому бывает… Вот мы как раз едем в асклепейон катаракты удалять.

— Как интересно! А можно будет посмотреть?

— Можно.

С этими словами Кесарий убрал руку от глаз Аппианы.

— Видишь, мы уже подъезжаем. Кипарисовая роща началась.

Под скамьей забеспокоился, забив крыльями, черный петух.

— А зачем Трофим петуха везет? — спросила Аппиана, гладя взъерошенные перья птицы.

— Понимаешь, ему надо… В общем, я ему позволил, — быстро проговорил Кесарий и открыл крышку большого оплетенного прутьями ящика. — Видишь — это велонэ, — достал он изящную иглу.

— Серебряная! Ой, на ушке что-то написано… Это же «Хи» и «Ро»! Это тебе на заказ делали?

— Да, у меня несколько таких… А это — разные коллирии. Глазные мази. Свежеприготовленные.

— Ой, как вкусно пахнут! Ты их сам делаешь?

— Какие-то сам, какие-то ученики делают под моим наблюдением. Можно покупать уже сухие и разводить, но я предпочитаю, когда коллирий сделан у меня. Правда, лаодикийские коллирии, которые мне подарили, просто отменные. Они на знаменитой лаодикийской грязи. Когда Христос явился на острове Патмос Иоанну Богослову, то стал говорить о разных церквях. А лаодикийцы так гордились собой, что Христос посоветовал им купить у него коллирий, раз их собственные коллирии им не помогают, и они не видят очевидного — что они бедны, и нищи, и слепы, и наги… Но ты меня не слушаешь…

— Как же не слушаю! Я тебя слушаю, дядя! В Лаодикию на воды Нафан врач дяде Григорию поехать советовал. Но тот без дяди Василия никуда. А дяде Василию некогда, он церковь объединяет, и вообще он теперь редко мыться решил. Это мне Феозва рассказала… А что тут еще? — Аппиана заглянула в сундук. — Ножи… ой, сколько ножей… ой, какие щипцы… это для чего? А это какая страшная штука! С винтом!

— Приехали, хозяин! — весело крикнул Трофим.

Повозка резко остановилась.

— Приветствую Кесария врача! — раздался странный голос — высокий, непонятно, мужской или женский.

Из глубины рощи навстречу к ним шел человек в белоснежном льняном хитоне и белом плаще с золотистой каймой. Плащ почти скрывал его сандалии, но Аппиане показалось, что ногти на ногах у незнакомца покрыты какой-то блестящей краской.

— Приветствую Фалассия асклепиада! — ответил Кесарий.

Незнакомец издалека распахнул объятия, но, приблизившись, просто протянул Кесарию руку — тот коротко ответил на рукопожатие.

— Рад, рад тебя видеть! Выручаешь нас… благослови тебя Пэан! — незнакомец дважды прижался своей щекой к щеке Кесария и чмокнул воздух. — О, прости, не то хотел сказать… А это кто с тобой? Сестренка?

— Нет, это моя племянница, Аппиана.

— Милое дитя… Сколько тебе лет, маленькая нимфа? Десять? Одиннадцать, наверное?

— Двенадцать! — надула губы Аппиана.

— Она у нас стрижик-воробушек, — обнял девочку Кесарий.

— У меня нет дочерей, вот и ошибаюсь, — добродушно сказал Фалассий, оттопыривая нижнюю губу и поглаживая густую русую бороду, уложенную на груди безупречными прядями. — У меня двое мальчишек.

Аппиана посмотрела на него более приветливо. Жрец Асклепия потрепал ее по волосам одним пальцем. Они пошли по аллее. Кесарий, крепко держа племянницу за руку, молча слушал Фалассия, а сзади с сундуком на плечах и петухом подмышкой тащился Трофим. Увидев статую юной девушки в хитоне, обнажавшем правую грудь и кормящей огромную змею из миски-патеры, он приостановился, коснулся ладонью своей щеки, шепча: «Ио, ио, мать Гигиея! Ио, ио, Пэан!»

— Желает, чтобы ему гипоспафизм