Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

По лбу Кесария стекают крупные капли пота, его волосы совсем мокры, словно он вынырнул из воды. Его губы шевелятся, но Каллист уже не в силах слышать слова.

— …Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.

Небо. Пустое и невыразимо синее.

— Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому.

Каллист рыдает, закрывая лицо руками, теряет равновесие и падает. Назад.

Холодная синева беспредельно вливается в окно.

Он слышит, как рабы срывают дверь с петель — но ему все равно. Он устал, он хочет, чтобы скорее наступила ночь…

«Хорошо, что ты встретишь со мной этот рассвет, Панталеон врач. Я так одинок. Асклепий забыл меня. И тот маленький мальчик, которого забрала бездетная женщина, как своего сына, конечно же, не помнит меня… Пусть этот рассвет не принесет мне исцеления — но он принес мне друга. Целитель Асклепий… он мало может, я знаю… мир слишком зол, чтобы в нем являлось божество во всей своей милости… спасибо ему и за эту малость…»

+++

Светлокудрый юноша по имени Посидоний сидел на родильном кресле в углу опустевшего иатрейона[65], закинув ногу за ногу, и, отрывая виноградины от большой грозди, наставительно говорил своему брату, похожему на молодого Геракла в хирургическом переднике:

— Итак, как учит Герофил, разум заключен в четвертом желудочке мозга… записал?

— Сейчас, — пыхтел хирург-Геракл, скрипя стилем. — Четвертом… есть. Диктуй дальше.

— Это все про мозг. Проверь. Амонов рог, вернее, амоновы рога — их по одному с каждой стороны, они образуют внутренние стенки боковых желудочков, в самой толще полушарий мозга… Герофилова давильня винограда находится над наметом мозжечка, где сливаются сосуды, образованные твердой мозговой оболочкой, на внутренней стороне затылочной кости. Грудной проток — орган с неизвестным назначением, из него густая флегма впадает в место слияние левой подключичной и внутренней яремной вен

— Записано, — отозвался гигант, брат Посидония. Он смотрел на своего щуплого наставника с благоговением. Наставник поменял ноги, положив правую на левую, и засыпав в рот горсть виноградин, прожевал их и проглотил, словно пропустив через Герофилову давильню винограда, а затем продолжил:

— Теперь про пульс. Герофил говорит, что человек болен, если пульс его учащается и сопровождается внутренним жаром. Если пульс теряет силу, за этим следует облегчение. Увеличение частоты пульса является первым знаком начала лихорадки. Он использовал частоту пульса как самый надежный признак и, отправившись к постели больного, использовал клепсидру[66], чтобы измерить пульс при лихорадке… Ты видел клепсидру хоть раз, Филагрий? — прервавшись, спросил брата Посидоний. — Если Кесарий архиатр тебя спросит, скажи, что видел, а то опозоришься. У Леонтия архиатра в приемной иатрейона стоит. Только он ею не пользуется, он на ощупь пульс оценивает, и гораздо лучше, чем клепсидрой, по-моему. Это не говори, когда отвечать будешь, — добавил он и продолжил обучение брата:

— Мужское семя образуется, как считает Герофил, в семенных протоках. Близнецы, dydimoi, или яички…

— Прям как мы, — захохотал Филагрий.

— Мы — двойняшки, а не близнецы, — заметил щуплый Посидоний. — Итак, яички участвуют в образовании спермы, и Аристотель, который считал обратное, неправ, думая, что они просто подобны камням, висящим на ткацком станке во время ткачества…

— Конечно, неправ, — горячо согласился Филагрий, почесывая ляжку.

— Не чешись, неприлично. Забудешься — так перед Кесарием врачом чесаться начнешь, как киник-пес. Забыл, что Гиппократ писал в трактате о благоприличном поведении врача? И не возьмет тебя Кесарий в Новый Рим.

— Он и так нас никуда не возьмет, — вздохнул Филагрий. — Ну, тебя еще может быть и возьмет, ты так много книг прочитал… а я все оперирую и оперирую, читать некогда.

— Это ты зря делал, что читал мало, — заметил Посидоний. — Но ничего, будем наверстывать. Итак, мужское семя образуется из крови в семенных протоках… А Гален пишет, что печень, сердце, мозг и яички — общие начала функций для всего тела.

— Там больной с катарактой ждет! — хлопнул себя по лбу Филагрий.

— У него правосторонняя катаракта. Сейчас придет Фессал, он левша, пусть он низдавливает[67], — наставительно произнес Посидоний. — А ты пиши дальше.

Дверь иатрейона хлопнула.

— Кто там? — спросил Посидоний, спрыгивая с родильного стула.

— Каллист врач принимает? — раздался взволнованный голос раба.

— Нет, у него гемикрания[68], — ответил быстро Посидоний.

— Он хозяину на сегодня назначил гной из груди выпускать, — раб заглянул в иатрейон, словно Каллист там прятался от его больного хозяина.

Дверь вдруг распахнулась настежь, и в иатрейон вошел высокий черноволосый человек, скидывая на ходу плащ. За ним спешил раб в двух шерстяных туниках.

— Готовь инструменты, Трофим, — приказал вошедший, не поздоровавшись с Посидонием и Филагрием.

— Эй, ты кто такой? — возмущенный Филагрий закрыл своим могучим телом аккуратно разложенные на столе ножи, щипцы и зонды. — Это иатрейон Каллиста врача! У тебя разрешение от него есть?

— Есть, — коротко ответил незнакомец, решительно отодвигая Филагрия.

— Я сейчас рабов позову, чтобы его отсюда выставили, — шепнул брату Посидоний и выскользнул из иатрейона.

— А ну-ка покажи разрешение! — Филагрий не пускал незнакомца. — Это имущество Каллиста врача. Мы его ученики.

— Очень хорошо, будете мне помогать… вернее, ты один будешь, второй, как я вижу, сбежал.

— Знаешь, что? — Филагрий упер руки в бока. — Или ты показываешь мне письмо, что Каллист врач разрешил тебе оперировать в его иатрейоне, или я тебя отсюда выкину.

— Переодень передник лучше, у тебя он замаранный, — заметил черноволосый незнакомец. — А в трактатах Гиппократа о враче и о благоприличном поведении не написано, что врач должен ходить как мясник в одежде, измазанной кровью.

— А ну, иди отсюда вон! — разъяренный Геракл-Филагрий хотел толкнуть наглого незнакомца в грудь, но вместо этого неожиданно для себя отлетел в угол, сшибая родильный стул. Филагрий, недоумевая, сел на пол, раскинув ноги и уставился на захватчика. Немного подумав, он закричал:

— Рабы! Рабы! На помощь!

На его крик в иатрейон вбежал Посидоний, а за ним несколько рабов. К удивлению Филагрия, они не принялись выставлять наглеца, а засуетились вокруг его, подавая ему воду для омовения рук, таз, передник и раскладывая инструменты.

Посидоний незаметно отделился от суетящихся вокруг незнакомца рабов и, наклонившись к брату, прошептал трагическим шепотом:

— Вставай, дубина, смени свой передник и иди, извиняйся, пока не поздно!

— Клянусь