Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

могло быть около тридцати трех лет. Под солнцем ее лицо приобрело густой загар, а вокруг глаз разбегались мелкие морщинки. Она была грязна, но чистых здесь и не было. Росс все еще чувствовал после бури пыль в ушах и на волосах. Ее волосы были коротко обрезаны и убраны за уши — такая прическа вообще никому не была к лицу.

И все же, если учесть, какой тяжелой была ее жизнь и сколько лет прошло, она была привлекательной женщиной. Черты лица ее были правильные, а рот широкий и волевой, с чувственным изгибом полных губ. Но больше всего поражали ее глаза. Они были большие, выразительные и яркосиние. Должно быть, в молодости она была очень красива. В каком-то смысле она и сейчас оставалась красавицей. Было в ней ощущение силы и достоинства.

Если это действительно была девочка Паркеров, ей повезло: ее семья стала очень влиятельной в Техасе. И они никогда не прекращали ее разыскивать. Скорее всего, они с радостью примут ее обратно, чего нельзя было сказать о многих вернувшихся пленницах. Ей будет лучше вдали от этой грязной, опасной и унизительной жизни. Но Росс на мгновение задумался, откуда у него такое чувство, будто он обрекает прекрасного дикого зверя провести остаток своих дней в клетке?

Прошла почти неделя, прежде чем уцелевшим при нападении удалось отыскать Странника и его воинов. Три женщины с плачем въехали в их лагерь. Одной из них была Изнашивающая Мокасины. Странник схватил ее за плечи и встряхнул, что было под силу не каждому.

— Где Надуа?

— Не знаю… — рыдала Изнашивающая Мокасины.

— Что с ней?

— Не знаю…

— Кто это был?

— Техасцы…

— С ними был еще кто-нибудь?

— Тонкава. Я видела Пласидо;..

— Ты должна была ее видеть! Где она?!

Странник кричал, совсем обезумев от горя, — угроза Пласидо не выходила у него из головы. Куана впервые видел, как его отец потерял самообладание.

— Я не знаю! Не знаю! Они очень многих убили! — всхлипывала Изнашивающая Мокасины.

Задержавшись лишь для того, чтобы взять оружие, Странник вскочил верхом на Ворона и понесся на восток, к лагерю на Пиз-Ривер. За ним на Хорьке последовал Куана. Они ехали без еды и без отдыха, пока не оказались на утесе, возвышавшемся над деревней. Легкий снег сыпал с неба, словно просеянная мука. Он смягчал очертания обугленных остатков типи и стоек для сушки мяса. Лагерь был пуст — женщины опасались возвращаться, пока не вернутся мужчины. Они пробирались в деревню лишь для того, чтобы порыться в грудах сожженных вещей в поисках того, что еще можно было спасти, а потом возвращались в укрытия.

Даже на самом утесе были видны следы нападения. Седло валялось там, где упало. Повсюду были разбросаны коробки и сумки, выпавшие из вьюков. По мере того как Странник с сыном спускались по тропе в долину, следы стали попадаться все чаще: игрушечные луки и стрелы, платья, одинокий мокасин, черпаки и котелки, изящно расшитые сумочки, разбитое зеркало, инструменты, перья, лоскутья кожи и обрывки веревки. Вот альбом дагерротипов, украденный в каком-то из налетов. Намокшие страницы уже начали разваливаться. Вот длинный изогнутый рог для пороха, оббитый медными гвоздиками. Вот стеклянные бусы, коралловыми аспидами растянувшиеся в жухлой траве…

Первое тело Странник и Куана нашли на краю лагеря. Видимо, нападавшие не заметили его, когда собирали убитых. Остальные трупы, которых оказалось двадцать шесть, были сложены штабелями. Они застыли в тех позах, в каких их застала смерть. Руки и ноги торчали из штабеля, будто необре-занные ветви. Было так холодно, что даже волкам не удалось разгрызть тела — они почти ничего не смогли съесть.

Вот конь, умерший от голода прямо на привязи. Его тело колыхалось, словно животное пыталось встать. Когда Странник и Куана приблизились к нему, из тела лошади показался стервятник. Внутри были и другие птицы. Они проделали себе проход под хвостом коня и пировали внутри, пока конь окончательно не промерз.

Странник и Куана медленно ехали среди руин под аккомпанемент хлопавших на ветру почерневших и полуобгорелых покрышек типи. Жалобно завыл одинокий пес. Они подъехали к своему типи и остановились. Посреди обугленной груды вещей, скопленных ими за всю жизнь, лежала совершенно неповрежденная стрела. Вокруг ее древка были нарисованы три красные линии. Странник уставился на нее, будто увидел призрак. Его сердце бешено стучало, пока он искал следы Надуа и своей дочери. Не найдя их, он чуть успокоился. Если бы Пласидо исполнил свою угрозу, он оставил бы их останки там, где враг обязательно бы их увидел.

Странник и Куана подъехали к сваленным в штабель телам и принялись растаскивать их в стороны, ища Надуа. Ее среди них не оказалось, но здесь были жены многих их друзей. Они оба не могли сдержать слез, занимаясь этим скорбным трудом.

— Что теперь будем делать? — спросил Куана, когда они закончили работу.

— Дождемся воинов. Они скоро будут. Они захотят похоронить родных.

— А что потом будешь делать ты?

— Разыщу ее.

Спокойное выражение лица Странника обеспокоило Куану не меньше, чем его крики.

— Где ты будешь ее искать?

— Там же, где нашел двадцать четыре года назад, — на востоке.

Странник вытащил нож, обрезал косы и бросил их к своим ногам. Косы были длиной в три фута. Это была его гордость. Он ушел оплакивать потерю в одиночестве. Это была странная Скорбь — оплакивать еще живого человека.

Глава 54

Мексиканский повар Сала Росса кормил Надуа наравне с солдатами. Хлеб зачерствел до состояния чугунной чушки и был безвкусным, словно пыль. Она медленно пережевывала еду, мысленно разыскивая Странника в пустынных просторах. Когда она доела, повар снова попытался с ней заговорить. Она отвернулась, подтянула край пончо и принялась кормить Цветочек.

Она сидела, обняв ребенка. Ее успокаивало прикосновение крошечного ротика и ладошек к ее груди. Она чувствовала себя защищенной от врагов, словно мягкая сердцевина в твердой оболочке из ненависти и презрения. Она не слышала, что говорил повар, и тот, пожав плечами, возвел глаза к небу и ушел. Когда дочь наелась и прижалась к груди, Надуа тихо запела, и эта песнь была одновременно и колыбельной, и плачем скорби.

Наблюдая за Надуа, Сал Росс пытался понять, что она чувствует. Его тревожило, что белая женщина ведет себя как дикарка. Возможно, с ней обходились слишком грубо, чтобы она могла снова стать цивилизованным человеком. Как бы то ни было, после приезда в форт это будет уже не его проблема. Он уже направил гонца доложить в Кэмп-Купер, а потом