Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

седые волосы были коротко острижены и зачесаны над широким лбом. Он поднял голову, когда вошел Киггинс, и посмотрел на него добрыми и бесхитростными бледно-голубыми глазами. Очертаниями его рот походил на рот Надуа.

— Я уже был готов отступиться, — сказал он. — Казалось, мои слова до нее просто не доходят. Я уже собирался уходить и сказал: «Бедная Синтия Энн». Упоминание имени затронуло что-то в ее душе. Она похлопала себя по груди и сказала: «Синти Эн. Я — Синти Эн». Хвала Господу! Я знаю теперь, что это и в самом деле моя пропавшая племянница. Бог избавил ее от рабства.

Казалось, брат Айзек вот-вот начнет читать проповедь или, того хуже, молитву, и Бен Киггинс поспешил его остановить:

— О чем я должен ее спросить?

— Спросите, помнит ли она свою мать. Скажите, что ее мать умерла, но мы можем побывать на ее могиле. Скажите, что ее младший брат Сайлас и сестра Орлена хотят ее повидать. Скажите, что я — брат ее отца. Мы с женой были бы рады, если бы она приехала к нам жить.

Киггинс жестом прервал его:

— Давайте по порядку, мистер Паркер.

Он присел на корточки рядом с Надуа, чтобы их глаза оказались на одном уровне. По-испански, на языке жестов и с помощью нескольких слов на языке команчей он передал ей слова дяди.

— Нокона, — только и ответила она.

— Это тот вождь, что был ее мужем?

Айзек Паркер даже не запнулся, произнося это. Он был готов к тому, что увидит, когда встретится с племянницей.

— Да. Его убили, когда он защищал ее. Она очень тяжело это восприняла. — Киггинс снова обернулся к Надуа и напомнил, что Нокона убит.

Он спросил, хочет ли она вернуться за его телом. Команчи часто таскали с собой кости — отвратительный и мрачный обычай. Надуа показала несколько быстрых жестов, стараясь сдержать слезы.

— Она говорит, что он не умер. Она хочет найти его. Говорит, с ним ее сыновья.

— Скажи ей, если она поедет с нами, мы сделаем все, чтобы снова разыскать ее семью. Обещаю.

Надуа ему не поверила. Она взглянула на Киггинса, потом на высокого гладколицего старика на койке. Айзек Паркер смотрел на нее ясными глазами. Его глаза завораживали ее. Они говорили с ней без слов, умоляли ее. Она тряхнула головой, чтобы сбросить наваждение, и снова уставилась на камешки, пыль и ветки на полу палатки. Он ей нравился. Его глаза обладали силой, заставлявшей ее верить ему. Это был какой-то обман.

Костяшки переплетенных пальцев Паркера побелели от напряжения. Почти… Ему почти удалось до нее достучаться.

— Мистер Киггинс, — тихо сказал он, — объясните моей племяннице, что я — ее дядя. Как будет «дядя» на языке команчей?

— Ара.

— Ара, — повторил он, и Надуа подняла голову, услышав знакомое слово.

— Скажите ей, что она — дочь моего дорогого покойного брата. Мы с ней одной крови. Скажите ей, что у нее есть большая семья в Восточном Техасе и они все хотят снова увидеть свою родственницу. Я понимаю, что она любит своего мужа и сыновей и хочет снова их увидеть. Мы ей поможем. Скажите ей, что мы много лет ждали возможности повидаться с ней и наши сердца полны радости. Объясните это ей. — Паркер говорил, обращаясь к Киггинсу, но не сводил глаз с Надуа.

Речь получилась долгой. Когда Киггинс договорил, она принялась разглядывать лицо дяди, пытаясь прочитать и понять его. Она изучала морщинки вокруг глаз и рта. Они были оставлены смехом, не злобой. Прямота взгляда и размер зрачков показывали, что он не лгал. Его глаза были живыми и выразительными, а не пустыми, как у многих в форте. Губы его были расслаблены и спокойны, а не напряжены. У него были глаза и рот рассказчика, как у Кавойо, Дающего Имена. Впервые с ужасного, трагичного дня песчаной бури у нее появилась надежда. Она была невесома, хрупка и слаба, как крылышко мотылька, но это была надежда. Она сказала лишь одно короткое слово по-испански:

— Voy, я еду.

Айзек Паркер, не тратя времени, подготовился к отъезду вместе с племянницей. Одно дело было отправляться на поиски вождя команчей, и совсем другое — когда команч сам разыскивает тебя. По совету Тома Каллигера он продал кобылу Надуа квартирмейстеру форта.

— Эта скотинка очень шустрая, — сказал Каллигер. — Поверьте, если вы возьмете ее с собой и ваша племянница до нее доберется, то вы увидите напоследок только ее пятки да задницу. Прошу прощения за выражение. На вашем месте я не стал бы ее искушать.

Но когда Айзек стал грузить ее вещи в фургон, Надуа наотрез отказалась уезжать без лошади. Она сложила руки на груди и сказала по-английски единственное слово, которое успела выучить:

— Нет.

— А я-то думал, что у команчей скво покорные и забитые, — ворчал Паркер, выкупая лошадь обратно.

— Наверное, просто они в вас никогда не стреляли, — ответил квартирмейстер.

Наконец фургон тронулся в путь в сопровождении небольшого отряда солдат, направлявшегося на восток. Женщины Кэмп-Купера стояли на ветру, который колыхал запыленные подолы их длинных черных пальто. Молли помахала им вслед, и жена полковника заметила обеспокоенное выражение на ее лице.

— С ней все будет хорошо, — сказала она.

— Надеюсь.

— Я это знаю.

— Но откуда?

— Я рассмотрела сиденье фургона ее дяди.

— И что это вам дало? — Молли взглянула на жену полковника так, словно та вдруг стала совсем другим человеком.

— Сиденье потерто с дальней стороны. О характере человека можно узнать по тому, как он сидит в фургоне. Щедрый человек всегда сидит сбоку, чтобы оставалось место для попутчиков, которых он может подобрать по дороге. Скупой садится посередине. С ней все будет хорошо.

Когда фургон проехал последние здания, Надуа начала оглядывать холмы в поисках следов Странника и его отряда. Ее уши напряглись в ожидании его сигнала. Она вниматель-но слушала каждый птичий крик. Надуа знала, что он придет за ней, но также понимала, что попытка напасть на форт не принесет результата. Она попыталась представить, какова вероятность того, что он найдет их небольшой отряд. Он не сможет выследить ее, хотя она и настояла на том, чтобы сохранить свою кобылу, в надежде, что Странник наткнется на след ее копыт. Местность вокруг форта была настоящим лабиринтом тропинок, оставленных отрядами лесорубов, водовозов и охотников. Здесь же были следы людей, вывозивших мусор на телегах и сваливавших его в окрестные овраги. Тут проходили патрули и обозники, маркитанты, торговцы и просто гости. Встречались вытоптанные участки, на которых военные по воскресеньям проводили скачки, и