1916. Волчий кош - Тимур Нигматуллин

Нападавшие отошли назад. Убитых забрали наутро. Из приказа, охраняемого есаулом Чирковым, не погиб никто. Кенесары, поняв тщетность лобовых атак, изменил тактику, и теперь лучники стреляли по укреплению зажженными стрелами. За трое суток сгорели два боковых домика и сарай. На четвертые сутки нападавшие спалили все лодки, привязанные возле речного пирса, и подожгли степь. Пожар длился три дня. Степь горела, выжигая едким дымом легкие и глаза. Небо над Ишимом стало красным, в воде отражалось огненное зарево.

Масляными кругами по реке тянулись алые островки от притоков Черного и Грязного булака.

К концу десятых суток Кенесары вышел на переговоры. Идти было решено двое на двое: со стороны русских – есаул Чирков, со стороны казахов – хан Кенесары. При каждом по толмачу. Так Шарафутдин в первый и последний раз увидел хозяина степи.

Разговор состоялся на берегу Ишима. Под взглядами настороженно наблюдавших за ними казаков и казахов они вышли навстречу друг другу.

Кенесары был одет просто. Летний чапан, ичиги, на голове вой лочный мурак[22]. Лицо Шарафутдин запомнил надолго: вытянутое книзу, с широким лбом и узкими, волчьими желтыми глазами. Рядом с ханом стоял толмач, чуть ниже ростом, чем Кенесары, одет так же, только на голове платок, завязанный на затылке.

– Иман, – позвал его Кенесары, – кафирам переведи. Я не уйду отсюда, пока они не прекратят занимать наши места. Земли, которые принадлежат мне по праву рода!

Шарафутдин, не дожидаясь Имана, перевел слова Кенесары есаулу.

Иман тоже следом перевел на русский, чуть искажая смысл. От этого по переводу выходило, что Кенесары требует от Чиркова сдать ему укрепление, на что Чирков развел руками:

– Вы же не живете на одном месте. Зачем оно вам? – Он понял суть вопроса, но решил лучше узнать, чего же именно хочет этот, по его мнению, мятежник. – Допустим, мы уйдем. Но мы построим еще дома! Что это решит?

Иман вновь неправильно перевел слова, и Шарафутдин понял: Кенесары думает, что Чирков согласен уйти от Черного брода.

– И еще я хочу тот приказ вашего царя, – сказал Кенесары, – тот, что вы показываете продажным баям, биям и гнилым султанам, которые дают разрешение ставить ваши селения в моих степях. Иначе я не уйду отсюда. Вы уходите отсюда и отдаете документ!

На этот раз Шарафутдин дождался, когда Иман переведет слова своего хана. Перевод снова оказался неверным. Чирков услышал, что Кенесары уходит, но просит отдать ему приказ Николая Первого о пожизненном запрете на призыв инородцев и туземцев степи к войне и вечной свободе от трудовых обязательств.

Шарафутдин затих. Чирков посмотрел на него вопросительно.

– Правильно я понял, что он уйдет, если мы отдадим ему приказ?

– Да, – сглотнул пересохшим горлом Шарафутдин, подтверждая слова Имана, – они уходят с этим документом и никогда больше не нападают на нас.

– Бумагу какую-то! – воскликнул Чирков, никогда в жизни не любивший бумаги и документы. – У Шубина на сопке, наверное, в папке лежит! Думаешь, отдать им? – Есаул закрутил свой вихреватый чуб. – А на кой нам она? Мы и без этой бумаги их гоняем, так что пусть катятся куда хотят. Отдать? Шубина нет. Решать нам!

– Отдать! – шепотом произнес Шарафутдин.

Есаул выпрямился, поправил мундир и громко, по-генеральски гаркнул:

– Слушь мою команду! Отдать Касымову приказ! Пусть убираются куда хотят! А? – подмигнул он Шарафутдину, и тот понял: старый вояка Чирков действительно собирается отдать царский приказ в обмен на уход степного хищника Кенесары. Приказ, который дарует казахам вечную свободу – ту свободу, которой так не хватало Шарафутдину в Казани, что он бежал в степь!

– Уходим, – сказал Кенесары, и Иман с благодарностью посмотрел в глаза Шарафутдину, доставая из внутреннего кармана оранжевые четки. Протянул их Шарафутдину. Нужно было дать что-то взамен. Но что? У него, беглого казанлы, только потертые дубовые сапоги да кафтан в заплатах, правда, на голове отцовский борик, отороченный мехом лисицы… О Аллах!

– Стой! – прокричал Шарафутдин, снимая шапку. – Это тебе!..

…Каждая бусина приближает тебя к кисточке с тремя узелками. Каждая, как год твоей жизни, все ближе и ближе подводит к ее главному моменту. И каждая из них не похожа на другие.

– Спит?

Сэр Томас устал вымерять шаги по комнате и остановился над Карабеком.

– Я услышать сегодня ответ на свой вопрос? Есть это так трудно?

Карабек открыл глаза, прекратив перебирать четки. Поднеся руки к лицу, он сложил их лодочкой и помолился. Выждав еще секунду, произнес:

– Эта бумага зальет нас кровью! Если сейчас рассказать о ней людям, степь взбунтуется, многие умрут, еще больше попадет в тюрьмы! Казахи против казаков! Аулы против станиц!.. – Горячо высказавшись, Карабек продолжил более спокойно: – Степь не выиграет этот бой, как не выиграла его восемьдесят лет назад. Время тюрков давно ушло, зачем это вам?

Англичанин внимательно посмотрел на муллу, затем, подойдя к креслу, оперся на него локтями.

– Давайте говорить правду, – предложил он, – это ослабит русских в степи. Если русские будут здесь слабы, то мы… усилить влияние. – Томас вздохнул, подыскивая с каждым разом все больше и больше русских слов. – Одними разговорами и газетами мало что сделать, нужны массы, номадс, батырс! Русские сейчас втягивают на германский фронт степь. Зе бест тайм… Лучшее время для бунта.

– И если они пойдут за вами… Что это изменит? – Карабек смотрел в упор на англичанина. – Вы думаете, русские отдадут вам земли?

– Нет! Ноу! Не сразу. Но у них такая… мм… чехордынь в столице, что степью некому заниматься. Она им сегодня не нужна. Мы дать степи больше, чем русские. Они забрать у нас Бухару и Коканд, Хиву энд Туркестан. Но… если мы отрежем эти земли степью, то русские вынуждены будут торговать. Торговаться. От этого торга все победят. Победа. Вы, – англичанин указал на Карабека, – вы, – повернулся к Садвакасу, – и даже русские.

– Это вы так думаете, – возразил Карабек. – Генерал Куропаткин уже заявил, что мало киргизов и туркестанцев наказывать за возмущения и отказы от фронта, нужно у каждого, кто против, забирать земли и отдавать казакам. Вы упускаете самое главное, господин Томас, – Карабек тоже приподнялся с кресла и встал рядом с англичанином, – это земли казахов, а вы пытаетесь торговать ими с русскими. Вряд ли у вас что-то получится…

Садвакас с удивлением взглянул на муллу. Этот ходжа, вековой старик, еще недавно сидел в кресле и, казалось, подремывал, как всякий аксакал после плотного ужина. Но, вдруг проснувшись, он превратился в умудренного опытом политика, который без лишних сантиментов доказывает собеседнику свою правоту. Садвакас поразился, как быстро поменялся облик Карабека, словно актер играет