Вологодское разорение - Александр Владимирович Быков

– Обожди, парень, топиться. Хочешь деньги собрать на подарок своей зазнобе, и быстро? – предложил Щелкунов.

– Кто же не хочет?

– Значит, у меня к тебе дело будет.

– Я готов, – тряхнул что было силы пьяной головой Тимоша.

– Слушай, паря: кто, говоришь, хозяин у тебя?

– Иван Соколов.

– Который в Ополчение в Ярославль ушел?

– Он самый, мужик правильный, за дело радеет.

«Ой ли, – подумал про себя целовальник, – был бы правильный, с бунтовщиками бы не якшался».

– Ваш двор у Ильинских ворот, ведь так?

– Так и есть!

– Вот, к примеру, могут тебя ночью впустить в город, если надобность какая?

– Могут, ребята-стрельцы мои знакомцы – оба, два караула.

– Вот и славно. К примеру, в условное время ты ночью на подводе подъедешь и попросишь в город впустить. Они ворота проезжие отворят, а я за это тебе рубль дам. Какого хочешь товару зазнобе своей купишь.

– Не пойму я, зачем все это? – тщась вытрясти хмель, пробормотал Тимоша, но голова только пуще закружилась.

– А затем, что в подводе под сеном будут люди, человек пять. Им надо тайно в город войти, чтобы без воеводского пригляду.

– А почему днем не войти, через калитки?

– Много спрашиваешь. Сказано, надобно ночью. Эти люди воеводе нашему не друзья, нельзя им днем, сыщут.

Тимошка хоть плохо соображал спьяну, но возразить ума хватило:

– Неможно так делать, целовальник, дело какое-то тайное, не иначе татьба. Я не стану татям помогать, даже за мзду большую: хозяин не одобрит, а того и гляди прогонит прочь.

– Ну и дурак, и не видать тебе своей девки, как ушей.

– Пусть, зато на душе спокойно. Я ведь не ты, про меня ничего плохого не скажут.

Тимоша обхватил руками пьяную голову.

– Ой-ей, а про меня-то что говорят? Немедленно сознавайся, не таи, – схватил парня за грудки целовальник.

– А вот хоть то, что ты доброе вино с худым бадяжишь и у питухов вещички почитай задарма берешь, а потом продаешь с великой прибылью.

Щелкунов от такой наглости аж отпрянул.

– Ах ты, шпынок турецкий! Пшел вон! Напился за казенный счет, своего же благодетеля и обхаял, ну и ну!

Тимоша поднялся из-за стола. Подбежавший ярыжка дал ему под зад и вытолкал на улицу.

– Пойду топиться! Нет мне счастья в жизни! – всхлипнул парень.

Ему показалось, что в ответ из кабака послышался громкий хохот.

Шатаясь, Тимоша пошел прочь в сторону реки. С непривычки на свежем воздухе хмель свалил парня. Он, споткнувшись, упал под куст и заснул.

Глава 10

Праздники – для кого-то отдых, души услада, а для целовальника – будний день. Ни службу не отстоять, ни на ярманку не сходить – надо быть при своем деле. С субботы в кабаке у Пятницкой башни людно. На смену дневным выпивохам, уже видящим свои хмельные сны, к вечеру пришли новые посетители. У тех и деньжат побольше, и сами посерьезнее будут, по праздникам для них не грех отдохнуть, пропустить чарку-другую. Такие последнюю рубаху не пропьют: сидят, все больше о делах судачат и только потом, как хмельное ударит в головы, начнут петь и плясать.

Вечером в кабаке всегда музыканты. Добрые люди и вина им нальют, и деньгой не обидят.

Ближе к полуночи гомон в кабаке затихает. Кто сам не смог уйти, того ярыжка будит и, выведя из избы, ставит на торную дорогу. Ноги сами несут выпивоху домой, если, конечно, вражьим промыслом его не одолеет сон и не свернет он с верного пути в придорожную канаву. Впрочем, осенняя холодная ночь не располагает к хмельному отдыху на свежем воздухе, и питух, проспав малое время у дороги, замерзнув, поднимается и продолжает путь к дому.

Возчик Архип, получив за доставку груза в монастырь расчет, направился отдохнуть. Не каждый день за работу дают три алтына. Грех не отметить такое дело.

В кабаке народ разный: одни пьют молча, другие требуют музыки и веселья, а есть такие, кто без хмельного не может, но выпить не на что. Их за столы ярыжные не пускают; сиротинушки стоят по стенкам, сверкают глазами по сторонам в поисках щедрого на угощение товарища.

Возница сел на скамью, ударил кулаком по столу, привлекая внимание ярыжного. Тот не заставил себя ждать, и скоро перед мужиком была поставлена большая кружка с брагой и миска с закусью.

– Мил человек, не дай пропасть божьей душе, налей пару капель.

Перед возницей стоял завсегдатай кружечного двора Ермилка.

– Ишь ты, какой резвый! – хмыкнул возница. – На выпивку надо заработать.

– Так мы отработаем, только скажи как, – с готовностью закивал головой Ермилка.

– Будешь со мной после праздника грузить товар со стругов. Плачу по две деньги в день, ну и угощаю сегодня.

– Премного благодарен, – обрадовался Ермилка, – мы, это, с великим радением.

Он уселся рядом с возницей, ярыжка принес чарку. Ермилка выпил, расправил плечи:

– Эх, воля вольная, где гусли-самогуды, сапоги-самоплясы?

Подыгрывая себе на губах, он встал и начал приплясывать.

– Охи-ахи, охи-ахи,

На Москве засели ляхи,

Князь Пожарский молодец –

Скоро будет им конец.

Из-за соседнего стола поднялся мужик. Низким басистым голосом он продолжил тему:

А царя Бориса дочку

Ко Лжедмитрию вели.

Проведи со мною ночку –

Мы теперя все цари.

Ермилка выпил еще вина и, вконец осмелев, проорал очередную припевку:

Царь Василий загрустил,

Шведов в Новгород пустил,

Нонеча, теперича

Ждут в Москве царевича!

Басистый мужик, стукнув об пол сапогом, неожиданно тихо пропел:

Скопин-Шуйский воевода,

Враг разбойного народа,

На пиру повеселился,

А наутро отравился.

– Эй, вы, – в горницу вошел целовальник Нечай Щелкунов, – воровские песни не петь, велю в острог посадить!

– А какие ж петь тогда? Времена нынче воровские, и песни туда же.

– Про что хочешь пойте, только царево имя не поминать!

– Эх, ребятушки, топеря и целовальник норовит указывать, что делать, а что нет. Ну да ладно. Будем другие песни петь.

Ермилка сел за стол, выпил из кружки хмельного и затянул протяжную песню про тяжелую жизнь царской дочери после смерти отца:

Сплачется на Москве царевна:

Охти мне, молодой, горевати,

Что едет к Москве изменник,

Ино Гришка Отрепьев-расстрига,

Что хочет меня полонити,

А полонив