Дочери служанки - Сонсолес Онега

Глядя на корабли – одни поднимали якорь, чтобы уплыть с острова, другие прибывали на остров, – она окончательно поняла, что счастье – это всего лишь мираж.

«Для чего столько всего…» – подумала она.

Столько надежд, столько молитв, столько всего отдать мужчине, который по закону навсегда останется ее мужем и отцом ее детей, согласно свидетельствам о рождении.

«Для чего, Господи!» – крикнула она, глядя на чернеющий ночной горизонт.

Она снова увидела крыс, засуху в усадьбе, пыльную дорогу. Все прожитые события она истолковала как знаки.

«А теперь… – сказала она себе, вытирая щеки, мокрые от слез, – настал момент, чтобы их правильно истолковать».

Оставалось лишь отдать несколько мелких распоряжений служанкам и можно было отбывать в Испанию. Они уехали, как и было решено. Больше их ничего не держало.

За несколько дней до прибытия в порт Виго того самого корабля, на котором плыли сеньора Вальдес, ее дети и служанки, Рената узнала о рождении Леопольдо. Новость исходила от Фермина, который поделился ею с доктором Кубедо, а тот, в свою очередь, со священником Кастором, а священник по окончании мессы сообщил об этом пастве, и какая-то болтунья прихожанка, услышав эту весть, принесла ее Ренате.

– Знаешь, из-за чего шум-гам? Твоя хозяйка возвращается в Испанию и везет с собой еще одно новорожденное создание. Ты в курсе?

– Я знала, что она беременна, но что родила, не знала, – ответила та.

– Уже родила. Только что сказали.

– И кого она принесла?

– Мальчика.

– И теперь возвращается в Пунта до Бико? – с любопытством спросила Рената. – Ты уверена?

– Поэтому и шум, – ответила сплетница.

У Ренаты перехватило дыхание. Прошло семь лет с того дня, как она выбрала для своей дочери судьбу, не похожую на ее собственную.

Семь лет она не видела дочку и ничего не знала о ней, кроме того, что читала в скупых строчках, которые присылала донья Инес.

Семь лет. Год за годом.

Она больше не произнесла ни слова, и болтушка прихожанка тоже. Гнев закипал в ней, когда она думала о том, что жена дона Густаво зачала от него еще одного ребенка.

Разумеется, никто никому не рассказал, и в Пунта до Бико никогда не узнали, что донья Инес родила среди полчища крыс.

До сочельника 1907 года оставалась пара дней. Темнота окутала окрестности, когда донья Инес с детьми преодолели холм и оказались у самого края имения дона Густаво. Ограда была другая, но это не помешало донье Инес узнать границы владений. Деревья простирали над ними свою тень. Донья Инес почувствовала глубокую печаль.

– Что с тобой, мама? – спросил Хайме.

– Ничего, сынок. Я очень рада вернуться домой. И поэтому так взволнована, – солгала она.

– Мы уже близко? – снова спросил сын.

– Совсем близко, сынок. Совсем близко, – повторила она, когда они проезжали вдоль колючей изгороди, спускающейся с холма Святого Духа до самого замка.

У нее сердце готово было выскочить из груди, когда автомобиль резко остановился у главного входа.

– Семья прибыла! – крикнул водитель, вылезая из машины.

Каталина и Хайме выскочили из автомобиля, как два жеребенка, закусившие удила.

– Дети, подождите маму! – велела донья Инес, которая несла на руках Леопольдо, завернутого в одеяло для защиты от холода.

Сеньора ждала, что Рената выйдет им навстречу, однако той ночью царила мертвая тишина. И тут вопросы, которые она задавала себе на протяжении всего путешествия, как только они отплыли из Гаваны, снова заняли ее мысли:

«Что ты натворила, женщина? Оглянись, ты одна, без мужа. Тебе придется все вытерпеть самой, и никто тебе не поможет, разве что служанки, которые тебя сопровождают».

Сознание металось, словно зверь, загнанный в ловушку. Она посмотрела на Марию Элену и на Лимиту, и сердце ее сжалось при виде того, как они дрожат, будто пламя зажженной свечи. Она перевела умоляющий взгляд на Исабелу, чтобы та открыла решетку двери, ведущей в замок, или хотя бы вышла из машины. Донья Инес чувствовала, что сама сделать этого не сможет и что начинается траур, который кончится неизвестно когда.

Издалека, будто приглушенное эхо, она услыхала голос Ренаты.

– Кто там? Кто сюда явился? – услышала она.

Рената вышла с большой палкой в руках.

– Рената! – воскликнула сеньора.

Донья Инес с трудом узнала ее, такой у нее был запущенный вид: и кожа, и тело, и черная одежда. От прежней Ренаты не осталось ни малейшего признака. Непричесанная, располневшая, она утратила всю свою красоту. Даже голос у нее стал другим. Только сама служанка знала, какие страдания превратили ее в другую женщину.

– Рената?

Служанка отбросила палку и предстала перед семьей, изобразив удивление.

– Ну надо же! Вот радость-то!

Донья Инес не решалась обнять ее.

– Мы вернулись с Кубы, Рената. Вас никто не предупредил? – спросила сеньора, чтобы снять напряжение.

– Мне никто ничего не сказал, – солгала служанка. – Если бы я знала, то запасла бы дров и приготовила постели. Давайте сюда чемоданы, я их отнесу. А это создание, что у вас на руках?

– Это Леопольдо, – ответил Хайме, который вместе с Каталиной прятался в складках материнской юбки.

– А девочка? – спросила служанка.

– Каталина, вылезай, дочка.

Девочка выскользнула из складок ткани и встала перед матерью, опустив руки; пальцы ее были скрючены от холода, она не отрывала взгляда от мокрой земли и стояла, плотно сжав губы, так что не произнесла ни единого слова и не ответила на поцелуй служанки.

– Она прекрасна! – сказала Рената, гладя ее по голове озябшей рукой.

Она наклонилась, чтобы посмотреть ей в глаза, сверкавшие в лунном свете, и не смогла сдержать слез. Она смахнула их быстрым движением, чтобы не выдать себя, и выпрямилась: ее словно обдало холодом.

– Она очень красивая, сеньора, – прошептала она. – Очень красивая.

– А твоя дочка, Рената?

– Она уже спит.

– А Доминго? Я бы хотела с ним поздороваться.

– Он не изменился, – сказала она, ничего не объясняя, иначе пришлось бы рассказать, что он, как и прежде, шляется по кабакам.

В ту первую ночь донья Инес так и не уснула. Комнаты, простоявшие столько лет пустыми, не были нагреты, матрасы без простыней, отделочная плитка ледяная. Она молилась в тишине, плакала в подушку и каждый раз, когда Леопольдо всхлипывал, крепко прижимала его к себе, пытаясь почувствовать, пахнет ли его кожа гаванской селитрой. Она слышала, как служанки ощупью пробираются по деревянному полу. Они столько раз вставали, то попить, то взять кусок хлеба, то еще одно одеяло, что