Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

Пожалуйста, выслушай то, что скажу... Мне недолго уж осталось, я хочу, чтобы освободил меня от оков. Когда я умру, передай моей семье в Варшаве обо мне, расскажи им все...

Но как я увижу их, если и сам узник? Меня могут убить в любой момент.

Нет, мой мальчик, ты выберешься из этого проклятого места, станешь свободен, а моя участь решена...

Он не договорил. Сжав руку Влада, старик заплакал, сокрушаясь, что вынужден покинуть этот мир на чужой, враждебной земле.

Владислав, если бы ты знал, как я не желаю умирать здесь в проклятом Богом месте. Сейчас перед моим взором встали покрытые густой травой горы родной Польши, как же я хочу вернуться домой... если бы ты знал... Прости меня, Влад, за недавнюю грубость мою, прости. Все, что я говорил, не принесло никому пользы, только вред, и ради... Нет, не то... Я хочу заслужить твое прощение. Видишь эти банки с едой у меня под койкой? После моей смерти возьми все себе, ты заслужил большего, нежели другие...

Речь постепенно становилась несвязной, умирающий задыхался, закатывал глаза, а Владислав, все еще держа его руку, плакал от отчаяния и страха. Сердце его сжималось от жалости, он не хотел, не желал, чтобы кто-то умер у него на глазах. В отчаянии юноша крикнул, позвал на помощь и вскоре возле койки агнозирующего старика собрались все пленные поляки. Они осторожно прикрыли его веки и уложили руки на груди. Лицо умершего посерело, морщины разгладились и сам он превратился точно в восковую куклу без жизни и мыслей.

Владислав сидел на своей койке, поджав к подбородку колени. Тело его тряслось от пережитого потрясения. Опять смерть, опять похороны - и это за такое короткое время. Но юноша боялся признаться даже самому себе в страхе перед собственным рубежом между этим миром и тем - неизведанным, пугающим. Он не желал умирать на чужбине, не хотел, чтобы тело его упокоилось в ином месте, вдали от родного дома. Но пуще всего Влад боялся даже не саму смерть, а способ еще одного захоронения - кремацию. Вся его душевная натура восставала против огня, оставляющего от тела лишь горстку пепла. Нет, только земля, она роднее, понятнее. Человек пришел из земли и уйти должен в землю, питать ее, превратившись в перегной, а сытая земля даст волю травам, цветам, деревьям, служащих пропитанием живым.

Доктора предупредили о кончине человека. Он забрал тело в морг, дав слово омыть и похоронить как подобает - по христианскому обычаю.

Всю последующую ночь Владислав не сомкнул глаз. Немигающим испуганным взором он неотрывно смотрел на белоснежную койку напротив: на ней утром умер человек, теперь она пустовала, а рядом с ней все еще стояли никем нетронутые банки с едой. Юноша вдруг вспомнил, что они отныне его - умирающий в воле своей сам подарил ему их. Осторожно пробравшись, дабы никого не разбудить, к соседней койке, Влад взял эти банки и спрятал у себя: он не хотел того делать, но нельзя нарушать слово покойного.

Под утро он задремал где-то на полчаса. Пробудился злой, раздраженный, с тугой болью в висках. Влад желал одного: убежать, спрятаться ото всех людей, больше не боясь ничего, но вместо этого он медленно собрал вещи в мешок - все, что было теперь у него, и следом за остальными пошел к выходу. И снова дорога, поезд, стук колес. Путешествие предстояло долгим, не меньше суток, и везли их на юг, к смерти - в Освенцим.

Глава восемнадцатая

Поезд быстро мчался по рельсам мимо городов и сел, гор и полей. В вагоне было нестерпимо холодно, хотелось есть, никто с кем не разговаривал - стояла тишина: мертвая, зловещая. Владислав лежал на верхней полке, согнувшись вдвое. Бездумным, ничего непроясняющим взором уставился в одну точку, ненавидя себя за столь поспешный, глупый шаг. Прав оказался Стас, отговаривая его еще тогда от хитрого плана: он-то знал, что выбравшись из одного концлагеря, непременно попадешь в другой. Он, Стас, понимал это всегда, а Влад осознал только сегодня. Теперь уж все, жизнь окончена, позади остались проторенные пути, а впереди лишь черная безумная пустота. Единственное, о чем жалел он, так это о матери - лишь о ней одной родной, ласковой, теплой. Как там она сейчас, любимая? Если жива, то дай Бог ей здоровья. Но о чем он? Ежели придет весточка о гибели его, что станется с Брониславой, перенесет ли, вынесет ли такой удар судьбы? Сможет ли оправиться после кончины младшего, любимого сына? Тоска о матери сжала его сердце тупой болью, на глаза навернулись слезы. Влад мысленным взором представил родителей перед собой,сквозь пелену времени очутившись далеко позади сего времени, вновь вернувшись в детство. Теперь он понял, осознал - так поздно и грустно, как тогда, мальчонком, был счастлив! Детство - это рай его, сокровище нетленное, самое любимое, самое дорогое, что оставалось с ним все это время. Перевернувшись на другой бок, Владислав снова воротился к мыслям о матери - так он хотя бы на миг испытывал порыв радости. "Прости меня, матушка, - думал он, не чувствуя катившиеся по его щекам слезы, - прости за то, что оставил тебя, прости, что не оправдал твоих надежд. Покуда я жив, то до самой смерти, до последнего вздоха сохраню память о тебе - так мне не страшно будет умирать. И там - за гробом, я стану молиться о тебе и любить тебя". Неверной рукой он перекрестился, ощущая кожей висевший на его груди тельник и вдруг разом раздался оглушительный шум, словно из-под земли вырвалось страшное чудовище. Поезд резко затормозил и все попадали со своих мест, а звук страшным ревом все повторялся и повторялся. То была авиация союзников - англичан и американцев, сбрасывающих бомбы одна за другой. Немцы вместе с пленниками рванулись бежать в безопасное место от раскрывшегося вокруг ада. Обломки поезда и рельсов разлетались вокруг, грозя обрушиться на испуганных людей.

Слившись с толпой, Владислав закрывался от дыма и копоти, в ушах звенело, перед глазами мелькали чьи-то спины, огонь, дым. Новая волна взрыва сотрясла землю, все, кто еще держался на ногах, попадали вниз, хватаясь за что-нибудь. Влад держался за кусок металла, торчащего из бетона, его шатало влево-вправо словно во время урагана, но даже так юноша был счастлив. Сердце его пело от радости - наконец-то, он свободен, немцы мертвы и он может идти куда угодно ,