Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

школу разбомбили, неизвестно, где будут проходить занятия. Больше никто не вызвался, и учитель обратился к Арлене, Мадемуазель, вы единственная девушка в классе, чем вы хотите заниматься? Арлена помедлила, откинула прядь волос со лба, Мне хотелось бы работать в промышленности, особенно в авиационной, но ни одна инженерная школа не принимает женщин, а информацию найти трудно.

После уроков Арлена подошла к Даниэлю, подождала, пока они останутся одни, Я не знала, что ты хочешь идти в армию.

– А ты не говорила, что мечтаешь стать инженером.

– Быть солдатом, постоянно рисковать собой – это не профессия, невозможно жить, когда над головой висит угроза смерти. И для близких это тяжело.

– Наоборот, это возможность жить ради великой цели и с честью служить своей стране.

– Я бы не могла быть с мужчиной, который предпочитает умереть за свою страну, чем жить ради своей семьи.

– Мы с тобой друг друга стоим: я вот считаю, что женщина-инженер – это оксюморон.

С Даниэлем было сложно – вид у него несерьезный, он вечно улыбается, его убеждения не кажутся искренними, его трудно раскусить. Арлена не понимала, то ли он такой ретроград, то ли провоцирует ее, то ли шутит, ей хотелось бы узнать, что он думает, но это невозможно – вот он уже отвернулся. Даниэля не слишком любили, сказывалась его поддержка Петена во время оккупации, многие скептически отнеслись к его объяснениям и не разговаривали с ним, тем более что он общался со стрижеными учениками, которые готовились поступать в Сен-Сир. Он участвовал в их ночных марш-бросках, спортивных тренировках, посиделках у костра, поднимал гантели, чтобы накачать мускулы, распевал с ними военные песни, продирался через леса Фонтенбло; это они защищали его от однокашников в темные годы, а когда Тома или Арлена упоминали этих фанатиков с их жесткими принципами, он возводил глаза к небу, пожимал плечами или просто уходил. Когда они спрашивали Даниэля о загадочной роли его отца во время войны и о том высоком положении, которое он наверняка займет сегодня, он корчил недоуменную физиономию, Нам-то ты можешь сказать, он правда работает на спецслужбы?

– Я его ни о чем не спрашиваю – когда он сам расскажет, я с вами поделюсь.

Тома считал, что Даниэль стремится походить на отца, быть таким же неуловимым и загадочным, намекать, будто знает нечто важное, но не может выдать тайну, Сами догадайтесь, думайте что хотите. А еще эта его новая манера незаметно передвигаться, замирать за спиной или в кресле, не дыша, наблюдая или подслушивая, сливаться с пространством, словно он хочет стать невидимым. Во дворе лицея он мог стоять один среди гуляющих учеников, опустив голову, ссутулив плечи, засунув руки в карманы, и его словно не замечали.

Можно подумать, он упражнялся в маскировке.

Арлена подхватила грипп и несколько дней просидела дома, пропустив неожиданную контрольную по математике, Три задания, у вас пятнадцать минут. Тома пришлось выпутываться в одиночку. Сидя над сложной задачей по тригонометрии, он успокаивал себя, Без паники, не так уж это сложно, и вообще, это просто кривые углы в дурацких треугольниках. Но синусы и косинусы оказывали пассивное сопротивление. Он поискал помощи у одноклассников, повернулся, вытянул шею, но соседи сзади загородили локтями свои листки; он попробовал решить задачу сам, выписал бессмысленные цифры, с отчаянной мольбой посмотрел на Даниэля, сидящего через проход, но тот пожал плечами и вернулся к своей работе. Когда преподаватель погрузился в чтение газеты, Тома привстал и ухитрился подглядеть ответ у товарища спереди, но решение восстановить не смог. Он нарисовал большой вопросительный знак на своем незапятнанном листке и начал собирать вещи. Внезапно Даниэль сложил вчетверо свой черновик и, поглядывая на учителя, передал Тома, чтобы тот списал.

Через неделю после начала занятий в частной школе Мари дождалась воскресного послеобеденного часа, когда отец раскурил сигару в зимнем саду, растянувшись на бело-зеленом плетеном шезлонге с газетой на коленях, и объявила, что не хочет терять время на уроках, и, не успел он спросить, чего же она тогда хочет, уточнила, Я хочу научиться витражному искусству, я нашла витражиста, мэтра Луи Варнье, который берет меня подмастерьем, ему нужна помощница. Если ты не возражаешь, я начну со следующей недели. Морис Вирель предположил, что это очередная причуда дочери после лоскутного шитья, переплетного дела или золочения дерева, и засомневался. Жанна, устроившаяся на соседнем шезлонге, ждала его решения. Я хочу этим заниматься, продолжила Мари, это невероятно интересно, и сейчас столько разрушенных церквей, а витражистов не хватает. А еще этот витражист работает только для католической церкви.

В этот теплый октябрьский день после вкусного обеда Морису не хотелось ни спорить, ни изображать жандарма, он решил, что даже если это прихоть, то пусть – рано или поздно Мари выйдет замуж, обзаведется детьми и домом, станет заниматься ими, вот что важно, Давай, дочка, если у тебя это серьезно.

Морис считал нынешнее поколение мягкотелым, в его время созревали намного раньше; возможно, война выбила молодежь из колеи, а политика лишила вкуса к жизни – дочь не имеет романтических наклонностей, думает только о своих кисточках, а у Тома нет подружки, он витает в облаках. Впрочем, мужчины последними узнают о сердечных перипетиях в доме, следует расспросить Жанну, женщины всегда в курсе. Мари должна сделать хорошую партию, уж хороших партий предостаточно, сын Янсена стал бы идеальным зятем. Что ты думаешь о Даниэле? – спросил Морис у дочери, рисовавшей на веранде. Он тебе нравится?

Мари покраснела, прикусила губу, ее глаза блеснули – это добрый знак. Морис повернул голову и увидел Даниэля, который читал книгу у него за спиной, Надо же, ты здесь, Даниэль, я тебя не заметил.

Вот так родились слухи, так эти разрозненные элементы оказались вместе. Мари и Даниэль. Главным героям и слова сказать не пришлось. Для всех это было ясно. Даниэль и Мари. Они созданы друг для друга, разве нет? Как Поль и Виржини, как Тристан и Изольда. Главные герои молчали, хотя могли бы возразить, Что еще за выдумки? Мы не согласны. Мы просто друзья детства. Но никто из них не возмутился. Мари была вне себя от счастья: отец исполнил ее заветное желание и разрешил работать в мастерской мэтра Варнье, хотя она думала, что он откажет, и потом, надо признать, Даниэль был единственным мальчиком, который тронул ее, единственным, на кого она смотрела, вздыхая.

Что думает Даниэль, никто не знал – он просто улыбался.

Очень скоро пришлось признать, что для Мари витраж не мимолетное