Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

не поддержала эту идею, она рассчитывала, что Арлена заработает денег на летних каникулах, потому что самой ей трудно сводить концы с концами. Феликс согласился взять Арлену на три месяца помощницей в ресторан, та не смогла отказаться. В итоге Тома предстояли одинокие каникулы в Динаре – у Мари была всего неделя отпуска около пятнадцатого августа, потому что мастерская завалена заказами, а она и думать не хотела оставить свой пост. Каждый проект – головная боль, приходится собирать тысячи стекол, выбитых взрывами, придумывать новые изображения символов веры и Страстей, потому что древние секреты красок утеряны и никто не готов посвятить жизнь созданию витражного панно. Ясно одно: работы тут на десятилетия.

* * *

Арлена невольно стала причиной радикального поворота в развитии современного искусства, который, разумеется, остался незамеченным специалистами по сюрреализму, но тем не менее представлял собой эволюционный прорыв, не в обиду брюзгливым умам, придирающимся ко всему. Из-за Арлены – или благодаря ей, как посмотреть, – Тома отказался от автоматического письма и вернулся к более классической форме, понятной всем. Он прекрасно чувствовал, что Арлена не стала поклонницей его творчества, на тот момент оскорбился, но, перечитав свои стихи месяц спустя, сам их не понял, испытав странное и тягостное ощущение, что эту тарабарщину написал кто-то другой. В Динаре у него было время расслабиться и заглянуть в себя, он часами сидел на террасе третьего этажа, глядя в небо, затянутое тучами, и однажды в четверг пасмурным днем он прищурил глаза, и на него снизошло откровение в духе Рембо[34], которое перевернуло всю его жизнь: облака – это не конденсация водяного пара, как утверждают ретрограды-ученые, нет, это божественные знаки, живые существа, несущие послания, воплощения медиумов, которые диктуют божественные тексты тем, кто умеет расшифровывать их причудливые формы. И Тома погрузился в новый стиль – сюжетную поэзию. Это оказалось несравнимо легче автоматического письма, и когда Тома перечитал написанное, то нашел, что стихи великолепны, проникнуты несравненной гармонией, двойными смыслами, скрытыми истолкованиями и ослепительными находками. Он долго не решался отправить творения своей музе, опасаясь ее реакции, но что такое стих, который не прочла вдохновительница автора? И вокруг никого, кому он хотел бы его показать. Поэтому он взял и послал страницу Арлене, Надеюсь, тебе понравится, эти строки написаны для тебя – левой рукой, рукой сердца.

Четыре дня спустя прибыл ответ, Стихи замечательные, намного понятнее прежних, я не специалист, но они мне очень понравились, их приятно читать, только вот что значит: «Мое алеющее тело, впитавшее краски перистых облаков, трепещет в твоем теле из облаков высококучевых»?

Так началась разнокалиберная переписка: с его стороны – лихорадочная, где смешались элементы земные и мечты между строк, обещания счастья и неясный намек, с ее стороны – приземленная, о толпе народа у Феликса, о бесконечных кружках пива с «Пиконом», о стареющем Сильвио, который играет те же мелодии, что и двадцать лет назад, и отказывается исполнить что-нибудь новенькое, о том, как болит спина под конец дня, и о скудных чаевых, А я, когда выдается спокойная минута, перечитываю «Теорию вероятностей» Пуанкаре и каждый день обнаруживаю детали, которые раньше недопоняла, этот человек – гений, провидец, ты должен достать эту книгу, она просто исключительная. Его закон распределения ошибок Гаусса безумно увлекателен, хотя я не совсем вникла во все аспекты примеров эллипса рассеивания.

Тома дорожил одиночеством, ему было хорошо на своей террасе, вдали от суетного мира, здесь он грезил и писал, все больше времени тратил на письма, отчаянно искал верные формулировки, отражающие суть его мысли, по десять раз начинал заново, ему не нравилась манера, он экспериментировал с эпистолярным искусством, впадал в бешенство из-за неспособности выражаться изящно, оскорблял и презирал себя, яростно рвал листки, а потом сжигал получившееся конфетти в пепельнице. Укрывшись в башне из слоновой кости, он отказывался ходить с родителями на регату, гольф или мессу, отклонял приглашения на ужин от их друзей или детей этих друзей. Единственное развлечение – плавать в семь утра на пустынном пляже Эклюз как минимум час, даже при сильном ветре, когда море неспокойно или идет проливной дождь и он один, не считая какого-то шотландца, осмеливается залезть в воду.

Правая рука – левая рука.

Раз в неделю Тома писал Даниэлю, письма оставались без ответа, но молчание его не смущало, он знал, что друг прочтет свою корреспонденцию, когда вернется из Бургундии, где пытается превратиться в воина. Он писал Мари, та отвечала на свой манер, потому что рано уходила и поздно возвращалась, – она посылала карандашные эскизы проекта, над которым работала для церкви под Руаном, где выбило витражи с изображением жизни святого Михаила. Были собраны сотни кусочков, из них предстояло составить головоломку, довольно печальную – половина деталей отсутствовала. А еще он писал Арлене, иногда она удостаивалась двух посланий, в первом из которых он описывал облака в Динаре или морось, застилающую округу, и свое житье-бытье, не такое уж банальное, потому что он все время думает о ней, и каждый день приближает его к той минуте, когда они снова встретятся, а если совсем уж падал духом, то неловкими словами описывал печаль из-за разлуки с любимыми; второе же письмо, послеполуденное, содержало стихи, иногда четыре строчки, иногда две страницы, а бывало, что он сжигал свое творение, едва написав, потому что такова участь посредственных стихов.

Однажды в субботу Жанна так упрашивала сына пойти с ними на семейную прогулку по Тропе таможенника, что тот в конце концов согласился. Впервые ему предстояло вернуться на мыс Ника, где он бросился в воду, надеясь исчезнуть. Прошло уже семь лет. Тома с опаской ждал столкновения с прошлым, но, увидев изрезанный берег и скалы, о которые разбился, сохранил ледяное спокойствие, словно в тот день решил утопиться кто-то чужой. Я вырос, подумал он, какими же глупыми мы бываем в детстве. Родители гуляли, болтая и восхищаясь необъятной далью, словно она им принадлежала. Они уже все забыли? Доставая платок из куртки, Тома, не заметив, выронил из кармана письмо, отец подобрал его, хотел вернуть, но, увидев на конверте имя адресата, убрал в бумажник.

Перед ужином Тома собрался выйти, но Морис Вирель, читавший газету в библиотеке, окликнул его, Иди-ка сюда, нам нужно поговорить.

– Потом, папа, я кое-что потерял на улице, скоро вернусь.

Морис помахал распечатанным конвертом. Тома сел в кресло напротив, вцепился в подлокотники и опустил глаза, отец пристально на него посмотрел, Ты меня знаешь, я не из тех, кто