Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Татьяна Сергеевна Алексеева

До замужества балы были самой большой радостью в жизни Натальи, и она думала, что быть счастливее, чем во время танца, невозможно в принципе. Двигаться под музыку, не боясь, что тебя одернут и осудят, быть самой собой, а не играть роль благовоспитанной барышни — и так весь вечер и полночи, несколько часов подряд! Что могло быть лучше этого? В те годы — ничего. Но теперь Наталья знала, что можно быть в сотню, в тысячу раз счастливее. Можно танцевать на балу, вообще не думая о том, что, когда бал закончится, нужно будет возвращаться домой и снова каждую минуту бояться навлечь на себя гнев матери. Можно отдаваться музыке и ритму, зная, что и после бала все будет хорошо. Что счастье не закончится с последним аккордом, что, выйдя на улицу и вернувшись домой, она будет так же свободна, как во время танца, и ей не надо будет ничего изображать рядом с мужем и детьми. И так будет до конца ее жизни. Всегда.

Эта уверенность, что жизнь после бала будет ничем не хуже самого бала, позволяла Наталье веселиться весь вечер. Она приносила ей столько радости и придавала столько сил, что Пушкиной не трудно было выходить в центр зала в первой паре едва ли не каждого танца, а отдых ей как будто бы и не требовался вовсе. Хотя если бы она и захотела пропустить несколько танцев, посидев в креслах, желающие пригласить первую красавицу вряд ли позволили бы ей такую роскошь. Стоило Наталье присесть на диван, обмахиваясь веером после очередного вальса, как рядом уже оказывались двое или трое пока еще не осчастливленных ею гостей, улыбающихся ей и бросающих друг на друга недовольные взгляды. И нужно было срочно выбрать из них кого-то одного, а остальным мило улыбнуться и пообещать один из следующих танцев, причем сделать это так искренне, чтобы у них и мысли не возникло обидеться на нее и на более удачливого соперника.

Так было и несколько минут назад, когда начиналась эта мазурка. Наталья поглядывала на стоявших и сидевших вдоль стен гостей и пыталась вспомнить, с кем еще она обещала танцевать этим вечером. Но мазурка была слишком быстрой, фигуры танца сменяли одна другую так стремительно, что молодая дама не успевала разглядеть оставшихся без пары кавалеров. Лица их сливались для нее в одно сплошное бело-розовое пятно. И лишь когда музыка смолкла, а молодой господин, с которым Пушкина танцевала, церемонно поклонился ей, она сумела рассмотреть нескольких любовавшихся ею гостей. Лица, знакомые и не очень, улыбающиеся и задумчивые, — как же их было много! Наталья тоже заулыбалась, но внезапно ее взгляд натолкнулся еще на одно лицо — не похожее на другие, смуглое и единственное в зале сохранявшее угрюмое и раздраженное выражение. Ее радость померкла. Тяжело вздохнув, она присела в реверансе перед своим партнером и медленным шагом направилась к недовольно поджавшему губы супругу.

— Никого не пригласил? — поинтересовалась она небрежным светским тоном, уже предчувствуя размолвку, но надеясь ее избежать.

— Некого, всех красавиц разобрали, — усмехнулся Александр Пушкин, и его лицо стало еще более сердитым.

Наталья подошла к нему поближе, но он тут же отступил на шаг и уперся спиной в стену. Молодая женщина закатила глаза. Опять ее любимый так некстати вспомнил об их разнице в росте и пытается сделать ее не такой заметной! Пушкина хотела предложить супругу, чтобы он пригласил на следующий танец ее, но теперь, когда все его мысли были заняты переживаниями из-за роста, делать этого не стоило.

— Тогда пойдем присядем, — кивнула она на пустой диван у противоположной стены. — Я бы отдохнула немного…

— Пойдем, — все еще недовольно проворчал Александр.

Красавица пожала плечами и направилась к дивану, по пути улыбаясь и кивая попадающимся ей навстречу кавалерам — уже получившим от нее каплю внимания и еще только надеющимся на танец с ней. Идет ли за ней супруг, она не смотрела. Если он предпочтет стоять в углу и дуться, портя своим капризным видом всеобщий праздник, пусть дуется. Она перед ним ни в чем не виновата и уговаривать его успокоиться не будет!

Однако Александр двинулся следом за женой и, когда она осторожно, боясь помять пышное атласное платье, опустилась на диван, устроился рядом с ней, насмешливо спросив:

— Устала?

— Немного, — примирительно отозвалась Наталья, рассчитывая, что Пушкин, как обычно, пожалеет ее и конфликт будет исчерпан. Но, как видно, у Александра было в тот вечер слишком скверное настроение.

— И зачем столько плясать? — сердито проворчал он. — Каждый раз одно и то же, танцуешь всю ночь, а потом — умираешь! А сколько всего за это время можно было бы сделать…

Наталья снова страдальчески закатила глаза. Опять ее дорогой и любимый, но такой занудливый муж взялся за свою любимую тему!

— Это, может быть, ты мог бы за это время много всего написать, а я? — зашипела она в ответ, одновременно одаривая милой улыбкой очередного знакомого, прошедшего мимо них.

— Можно подумать, у тебя нет других занятий, кроме танцев! — яростно прошептал Пушкин. — Каждую неделю выходишь в свет! Когда тебе это, в конце концов, надоест?!

— Когда мне будет столько же лет, сколько и тебе! — парировала Наталья. — Может быть, тогда я натанцуюсь и захочу сидеть дома в тишине. А пока — не хочу! Ты ведь, когда был молодым, тоже не круглыми сутками дома сидел!

— Я?! Неужели ты думаешь, что я в твои годы каждый день прыгал на балах?! — возмутился Александр. В следующий миг он вспомнил, как именно проводил время в восемнадцать лет, и, сконфуженно хмыкнув, замолчал. В памяти завертелись картины шумных кутежей — полутемные квартиры с залитыми пеной от шампанского столами, карты вперемешку с монетами, веселый женский визг, звон разбитых бокалов… И так было не только в восемнадцать, так было и в двадцать пять, и в двадцать девять — вплоть до того дня, как он встретил Наталью.

Молодая супруга глядела на смущенного Пушкина с хитрой усмешкой. А он вспоминал свои давние похождения одно за другим и не мог сдержать вызванную этими воспоминаниями мечтательную улыбку. Почему-то особенно ярко он вдруг увидел бильярдную на Кавказе, в которую любил заходить во время своей первой ссылки и из которой его однажды вышвырнули в окно за попытку подраться с пытавшимся жульничать соперником.

— Ну, так что? — невинно хлопая