Ангел с черным крылом - Аманда Скенандор

не думала о том, что в тот момент, когда эта самая Найтингейл в первый раз подошла к пациенту, у нее тоже не было опыта и она умела далеко не все? Там, в…

– В Крыму.

– Да-да, именно, в Крыму. Так вот я уверена, что тогда она вряд ли могла отличить верхнюю простыню от нижней. И уж будь спокойна: мисс Хэтфилд точно нашла бы, к чему придраться в ее застилании коек.

Дрю хихикнула, еще раз вытерла лицо платочком и вернула его Уне.

– Спасибо! Ты настоящая подруга, мне с тобой очень повезло!

Уна снова вжала голову в плечи.

– Я… Да не за что!

– И все же я так и не понимаю, как мне теперь быть…

– А сколько раз ты уже падала в обморок при виде крови у человека?

– Два.

– Всего-то два?

– Ну… после первого раза, когда в тринадцать лет упала, я всегда сразу отворачиваюсь или закрываю глаза при виде крови.

– В тринадцать лет? То есть ты тут проливаешь слезы, боясь повторения того, что случилось почти десять лет назад?

Уна смущенно кивнула.

– Чер… э-э… Господи! Да это уже могло пройти пятнадцать раз!

– Думаешь? Я всегда полагала, что такое не проходит.

– Есть только один способ проверить!

Уна схватила Дрю за руку и потащила ее на кухню. Там никого не было, но было слышно, как кухарка копошится в погребе. Времени мало. Уна усадила Дрю на низкую табуреточку – с нее не так опасно упасть, если что, – и стала рыться в ящиках и шкафах.

– Что ты задумала? – с тревогой в голосе спросила Дрю.

Уна взяла нож, убедилась, что он достаточно острый, и сделала надрез на мизинце. Ей было больно, но терпимо. Разрез был не очень глубокий, но из него потекла кровь. Она подставила окровавленную ладонь под нос Дрю.

– Уна, ты порезала…

Дрю привстала с табуретки, но тут же пошатнулась и осела на нее снова. Лицо ее приобрело пепельно-серый цвет, и она попыталась отвернуться.

– Нет, не отворачивайся, смотри!

Дрю скривилась, но перевела взгляд на палец Уны. Она выдержала ровно шесть секунд – Уна считала про себя, – а потом отвернулась и схватилась за живот.

– Бесполезно, видишь? – простонала она, часто дыша.

– Ерунда! – отозвалась Уна, сунув палец под струю холодной воды. От этого палец снова заболел. Шесть секунд. Маловато, конечно. Но для начала и это сойдет.

Пока Уна искала нож, она заприметила бутылочку шерри на одной из полок в шкафчике. Уна налила немного в чашку и протянула Дрю. Сделав несколько глотков, та смогла уверенно встать с табуретки. Они побежали в лекционный зал, и Уна взяла из кладовки немного пакли и бинт. Она молча протянула все это Дрю.

– Перевяжи мне палец!

– Ты с ума сошла? Я не могу!

– Да кровь уже почти остановилась! И кто там говорил, что мечтает стать медицинской сестрой?

Нехотя Дрю взяла паклю в одну руку и окровавленный мизинец Уны в другую. Руки ее были липкими от пота и сильно дрожали. Она неуклюже сделала перевязку.

Уна прыснула со смеху, глядя на результат ее трудов. И как это может быть: девушка, знающая название каждой кости в теле человека, знающая с точностью до градуса необходимую температуру в зависимости от диагноза пациента, умеющая на глаз точно отмерять нужное количество сухого вещества для правильной пропорции раствора – и не умеет наложить повязку на простейший порез.

– Бесполезно… – повторила Дрю.

Уна опустила руку, и повязка тут же упала на пол.

– Нет-нет, наоборот! – сказала она, подняв повязку. – Это же произведение искусства!

Дрю так и застыла. Уна испугалась, что та снова расплачется. Но та принялась хохотать. Уна тоже. И так они смеялись до колик.

– Чтоб я больше не слышала о том, что ты сдаешься, поняла? – сказала Уна, когда смеяться уже не было сил. – Так или иначе, мы приучим тебя к виду крови.

– Боюсь, ты так без пальцев останешься!

Уна опасалась, что так оно и будет.

Глава 23

Следующие три дня они каждый вечер прокрадывались на кухню и проделывали нехитрый тест снова. Шесть секунд – восемь – пятнадцать… Дрю каждый раз пыталась отговорить Уну резать свои пальцы ради нее, а потом благодарила и говорила, что у нее никогда не было такой преданной подруги.

Уне же совсем не нравилось играть роль такой вот преданной подруги. Уж такая прям преданность… аж противно! Для нее это была не дружба и не преданность, а холодный расчет: она хочет остаться в этой школе – значит, Дрю тоже должна остаться здесь!

Но одно дело пятнадцать секунд смотреть на еле кровящий пальчик – и совсем другое принимать пациента с отрезанной ногой или ассистировать хирургу при операции. Так что Уна скоро действительно останется без пальцев, а делать себе порезы еще где-то она не собиралась. Нужно придумать что-то более радикальное, чтобы Дрю раз и навсегда перестала бояться крови.

Уна думала об этом весь следующий день, помогая сестре Кадди – утренняя тошнота которой начала, наконец, потихоньку проходить – готовить пациента к клизме. Может, ей затащить Дрю с собой в операционную? Но две новенькие медсестры – хоть в толпе студентов, хоть в уголке рядом с операционным столом – незамеченными не останутся. Можно прыгнуть в карету скорой помощи к Конору. Но где гарантия, что у пациента, к которому они поедут, будет сильное кровотечение? Можно завалиться ночью в одно из злачных мест. Там точно завяжется кровавая потасовка, когда все изрядно выпьют. Но это огромный риск – если кто-нибудь тут узнает, они вылетят с позором без промедления. Да и сама Дрю скорее бросит школу, чем пойдет в подобное заведение.

– Придержи его! – скомандовала сестра Кадди, прервав ход авантюрных мыслей Уны. Они вместе перевернули пациента на бок с поджатыми ногами. Уна удерживала пациента в таком положении, пока сестра Кадди делала ему клизму: смесь молока, яиц и крахмала для дополнения того немногого, что этот человек мог проглотить.

Вскоре после окончания процедуры в палате появился доктор Пингри в сопровождении интернов. Пока они расспрашивали сестру Кадди о том, когда у того пациента участился пульс, а у другого начала гноиться рана, Уна занялась своими прямыми обязанностями – вытиранием пыли, перестиланием коек и подготовкой бинтов и компрессов. Но она то и дело поглядывала на врачей. Точнее, на одного из них – доктора Вестервельта. Она была уверена, что он узнал ее в операционной. Почему он не сказал ничего ни доктору Пингри, ни сестре Хэтфилд? Всегда настораживает, когда человек знает, что за другим водится какой-то грешок, но не использует это в своих интересах. Хотя… С другой стороны, что конкретно ему до того, исключат ее или нет? Скорее всего, он ничего никому не сказал, потому что считает ее – всего лишь первокурсницу на испытательном сроке – не стоящей внимания.

В задумчивости Уна полоскала тряпку в тазике с дезинфицирующим раствором так рьяно, что раствор брызнул на фартук. Она услышала за спиной тихий смех и, обернувшись, увидела, что доктор Вестервельт беззвучно посмеивается, прикрывая рот ладонью.

Больше никто этого, похоже, не заметил. Они все стояли у койки с еле дышащим пациентом, который еще вчера был вполне здоров.

– Ранние признаки сепсиса, – уверенно сказал доктор Пингри. – Вы согласны, доктор Вестервельт? Э-э… доктор Вестервельт?

Тот вздрогнул и прокашлялся.

– Я… э-э… склонен согласиться с вами.

– И какое лечение вы бы порекомендовали? – резко спросил доктор Пингри.

– Ну… Очистить рану и обработать ее пятипроцентным раствором карболовой кислоты.

– И что, ни банок, ни кровопускания?

Уна подошла поближе и стала нарочито медленно протирать стол, вслушиваясь в их разговор. Если они решат сделать кровопускание – вот он шанс излечить Дрю от приступов тошноты при виде крови. Ей просто надо будет притащить Дрю сюда, чтобы она присутствовала. Но доктор Вестервельт сделал глубокий вдох как человек, решившийся, наконец, высказать свое мнение.

– Нет! Таких рекомендаций я бы не дал.

Доктор Пингри надулся, как жаба. Он явно не привык к тому, чтобы ему перечили.

– Вы с вашими новыми веяниями! Ваш дед вылечил сотни людей от сепсиса, и он не слушал шарлатанов вроде этого вашего Листера[37]. С другой стороны, ваш отец…

Не договорив, он обернулся к сестре Кадди:

– Поставьте