Ангел с черным крылом - Аманда Скенандор

– Ученицам строжайше запрещено посещать места увеселений, – попробовала возразить Уна.

– Но вы же как-то оказались в операционной! Туда первокурсницам на испытательном сроке тоже запрещено…

– Это была не моя инициатива. Мисс Кадди в тот день чувствовала себя плохо и…

– Но на переливание крови вы попали уже по своей инициативе. И не без моей помощи, прошу заметить!

Уна вздрогнула и покосилась в сторону кладовой, чтобы убедиться, что сестра Кадди все еще там.

– Допустим, я приду к фонтану. И что потом? Нам так же строжайше запрещено встречаться с мужчинами. Вне зависимости от их профессии. Разве вы не знаете?

Он лукаво улыбнулся.

– Тогда это будет наша тайна!

– Вам легко говорить! Вы ничего не теряете! Исключат-то, если что, меня!

– В воскресенье в парке полно народу. Нас никто не увидит, не волнуйтесь! Я просто хотел бы погулять с вами.

Звучит подозрительно, но, пожалуй, бить его коленом в причинное место Уна не станет. Пока.

– Хорошо! В воскресенье у фонтана.

Сейчас, завидев впереди колонну фонтана, увенчанную фигуркой ангела, Уна пожалела, что согласилась на это свидание. А вдруг копы? А вдруг кто-то из больницы тоже здесь и узнает ее? Она сбежит от него через полчаса под любым предлогом и больше не станет никогда вестись на такое!

Она увидела доктора Вестервельта задолго до того, как он заметил ее. На нем был древесно-зеленый честерфилд, коричневые перчатки и котелок. Стрелки на брюках такие ровные, словно их отутюжили минут десять назад. По крайней мере, он не взял трость и не надел вместо котелка цилиндр, как многочисленные снобы, чинно разгуливающие по парку. Вместо всего этого у него на спине был кожаный портфель, перекинутый через плечо.

Он мерно и неторопливо ходил вокруг фонтана. Сама манера его поведения была абсолютно другой, не такой, как в больнице. На обходах с доктором Пингри он всегда прятался за маской самоуверенности. Но сейчас он, похоже, сбросил ее. Он все еще держал спину прямо как человек, которого воспитывали и кнутом, и пряником, но все же был свободнее в движениях.

Уна попыталась вспомнить, когда последний раз ощущала подобную легкость, отсутствие необходимости притворяться. Наверное, много недель назад. Еще до смерти Бродяги Майка. Может, даже задолго до его смерти.

Доктор Вестервельт, наконец, увидел Уну, радостно улыбнулся и зашагал ей навстречу. Похоже, он до последнего сомневался, что она придет. Уна вдруг застеснялась своего наряда. Может, меховая шляпа и муфта все-таки слишком? Уна не хотела, чтобы он подумал, что она специально принарядилась для него.

– Мисс Келли, как я рад вас видеть! Чудесный день, не правда ли?

Уна поправила накидку и огляделась, не любуясь красотами природы, а вглядываясь в лица прохожих и надеясь не найти среди них знакомых.

– Довольно прохладно, – ответила она, хотя в мехах ей было вовсе не холодно.

– Я знаю одно средство. – Он указал на замерзший пруд за фонтаном. – Катание на коньках разгонит кровь по жилам – вот и согреемся! Что скажете?

Уна стояла пару секунд в замешательстве. Лед рассекали десятки людей, в основном парами или по трое. Но пруд большой, с заливами, вдающимися в заросший деревьями берег. Из парка разглядеть лица катающихся невозможно. Те же, кто на льду, развлекаясь, вряд ли обращают внимание на других катающихся. Так что он, пожалуй, выбрал самое безопасное для Уны место в этом парке. Но она последний раз каталась на коньках в глубоком детстве… Да и тогда всего пару раз.

– Сегодня выходить на лед вполне безопасно, уверяю вас! – настаивал доктор Вестервельт, указывая на красный флаг на башне замка Бельведер. – Они вывешивают его только после того, когда лед станет достаточно прочным.

– Но у меня нет коньков!

– А я захватил для вас коньки моей матери, – парировал он, открывая портфель и показывая Уне коньки. – Они, конечно, старомодные, но в хорошем состоянии. Я сам утром заточил их.

Уна не смогла придумать больше никаких отговорок и кивнула. И они двинулись от фонтана к выходу на лед. Мимо них пронеслась компания ребят, они буквально летели по льду, смеясь и рассыпая вокруг себя искрящуюся снежную пыль. А потом мимо неторопливо проехал пожилой мужчина, напевавший себе под нос приятную песенку. Ну они же вот как-то не падают – значит, и Уна сможет. Она прочно привязала коньки к ботинкам и сделала глубокий вдох, прежде чем выйти на лед.

Ноги ее дрожали, и она неуклюже размахивала руками, стараясь не упасть. Когда ей было пять, катание на коньках не казалось таким страшным и опасным. Но это было так давно… Мама была еще жива… Поймав равновесие, она попыталась сделать еще шажок.

Позади нее – клик-клак, клик-клак – на лед вышел доктор Вестервельт. И вот он уже проплывает мимо нее с грацией лебедя, обдавая ее легким ветерком. Она перенесла вес с одной дрожащей ноги на другую, чтобы оттолкнуться и догнать его. Но вместо этого качнулась вперед, выставив голову и ссутулив плечи, словно стервятник. Уна попыталась восстановить равновесие, откинувшись назад, но перестаралась и начала заваливаться на спину.

Доктор Вестервельт едва успел подхватить ее.

– Ох, простите меня! Я ведь не спросил, умеете ли вы кататься на коньках.

– Просто давно не каталась. Надо немного привыкнуть. Ничего страшного.

– Я думал… пожалуй, не стоило мне…

Он все еще крепко держал ее за руки, хотя Уна уже твердо стояла на ногах. Меховая муфта Дрю съехала с запястья и болталась между ними.

Уна опустила голову, чтобы щеки немного остыли, а потом посмотрела прямо в глаза доктору Вестервельту. Что-то в его взгляде заставило ее сердце дрогнуть. Искренность. Или ранимость. Что бы это ни было, это слегка напугало Уну, и она отстранилась.

– Спасибо, доктор, думаю, я уже не упаду.

Но как только Уна попыталась оттолкнуться снова, она запнулась о конек доктора Вестервельта и наверняка упала бы, если бы не его отличная реакция и сильные руки.

– Зовите меня просто Эдвин, – попросил он и стал обучать Уну азам катания на коньках. Он говорил не как врач, читающий лекцию о системе пищеварения или правилах наложения компрессов, а так, словно они были старыми приятелями, – и скоро Уна начала осваиваться на льду.

– А там, откуда вы родом, на коньках не катаются? – спросил он, когда они выбрались в центр пруда. Он держался очень близко, непозволительно близко, если бы они шли по дорожке. Но на льду, видимо, действовали другие правила.

– А почему вы думаете, что я не из города?

– Из этого города? Из Нью-Йорка? Вы совсем не похожи на здешних женщин, ну ни капельки!

– Правда? А что такого особенного в здешних женщинах?

Эдвин призадумался на секунду.

– Они… слишком чопорны. Почти никогда не смеются. И никогда не высказывают собственного мнения.

– А вам не приходило в голову, что это здешние мужчины сделали их такими?

– Уверен, что это так. Мы и сами во многом такие. Рабы этикета.

– А вы уверены, что все женщины Нью-Йорка такие? И прачки, и работницы фабрик, и продавщицы, и швеи?

– Вы говорите о женщинах из рабочего класса? Откуда ж мне знать.

– Я, доктор Вестервельт…

– Эдвин!

– Эдвин, перед вами – типичная представительница рабочего класса. Точнее, я стану ей, когда окончу обучение в этой школе.

– Нет, это совсем другое! Респектабельная профессия для девушек из респектабельных семей. Медицинская сестра совсем другое дело, чем домашняя прислуга или тряпичница.

Уна резко остановилась, воткнув конек в лед.

– Неужели? Разве у нас с ними такие уж разные желания и потребности?

Эдвин на миг отвел глаза, озадаченно склонив голову набок и плотно сжав губы. Он только что упрекал женщин за боязнь высказать собственное мнение, но, похоже, был шокирован, когда одна из них его высказала. Уна стояла перед ним, подбоченясь. Ноги ее все еще дрожали, но уже не так сильно. Она ожидала, что он разразится гневной тирадой о бедных, говоря то, что она уже слышала сотни раз от журналистов, пасторов и членов благотворительных обществ, которые иногда заглядывают в трущобы словно на экскурсию. Скажет, что бедняки строптивые, нечисты на руку, да и вообще грязные людишки.

Но выражение лица Эдвина вдруг сделалось виноватым, как у мальчишки, пойманного за бросанием камешков в проезжающие экипажи или за дерганием сестры за косички.

– Вы абсолютно правы. Я иногда забываюсь и бездумно