Ангел с черным крылом - Аманда Скенандор

Несколько раз, проходя мимо корпуса в сумерках, Уна слышала крики и видела какие-то смутные силуэты за зарешеченными окнами. Некоторые медсестры проходили мимо этого отделения только в крайнем случае и только в сопровождении сторожа. Уна видела в своей жизни достаточно так называемых душевнобольных и прекрасно понимала, что таковыми признавали в том числе и тех, кто был просто неудобен по каким-то причинам. И все же она каждый раз крестилась и шептала молитву перед тем, как пройти мимо отделения, особенно если было уже совсем темно.

Но сейчас она должна зайти внутрь. Должна, хотя и понимает, что увидит там нечто ужасное. Миссис Хобсон и еще несколько старших медсестер сгрудились вокруг нее, услышав звон разбившейся посуды. Они были крайне удивлены тому, как Уна внезапно побледнела и стала рассеянно смотреть куда-то вдаль. Уну отправили в ее комнату и велели прилечь.

Уна ушла, но совета не послушалась. Она спряталась на лестнице у кабинета смотрителя и простояла там до тех пор, пока тот не вернулся из внутреннего двора. Затем выскользнула во двор и наблюдала, прячась в тени под аркой, пока не убедилась, что копы ушли.

Зачем они приходили сюда? Явно не за ней. Но сердце ее вновь отчаянно забилось, словно птица, случайно залетевшая в дымоход. Полицейские приходили в больницу по самым разным причинам, успокаивала себя Уна. Доставляли сюда пропойц и прочий сброд. Заболевших заключенных лечили тоже под полицейским надзором. Но почему тогда санитар так торопился, а выражение лица смотрителя О’Рурка вдруг так сильно изменилось? Нет, Уна должна узнать, в чем дело.

Солнце садилось в облака. Внутренний двор заполнили длинные тени. В сумерках Уна была бы, конечно, не так заметна, но если приходили за ней, то до темноты ждать нельзя. Она медленно вышла из своего укрытия и стала, крадучись, пробираться вдоль стен. Ее юбка в мелкую полоску цеплялась за шершавую стену. Но идти через лужайку нельзя, ведь ее могут увидеть те самые старшие медсестры, что велели ей отдыхать. Дойдя до входа в корпус для душевнобольных, Уна остановилась, выпрямилась и спокойно, неторопливо стала подниматься по лестнице. Правило номер пять: веди себя естественно.

Как только она вошла в здание, резкий запах ударил ей в нос. И это был не запах дезинфицирующих средств, к которому она уже успела привыкнуть за это время, а знакомый запах всевозможных человеческих выделений, какой стоит на задних дворах питейных заведений. Уна прикрыла нос носовым платком и двинулась по широкому коридору, проходящему ровно посередине здания, в поисках санитара, прибежавшего за смотрителем.

По обеим сторонам коридора были грубо отесанные двери. Взглянув в глазок одной из них, Уна увидела набитую людьми комнату, освещенную только тусклым светом из маленького окошечка. Пациенты теснились на соломенных тюфяках, от их дыхания поднимались облачка пара. Некоторые ходили из угла в угол, как звери в клетке, другие застывшим взглядом смотрели в зарешеченное узенькое окошечко.

По телу Уны пробежали мурашки. Она хорошо знала, что ожидает этих людей на острове Блэквелл – и бедных, и богатых: «Восьмерка», серое восьмиугольное здание, сулящее только ужас и смерть. Там пациентов обливают ледяной водой, привязывают к кишащим вшами койкам и одевают в смирительные рубашки. И шанс выбраться оттуда живым ничтожно мал.

В случае поимки немногим лучшая участь ожидает и ее. Уна пошла по коридору, изо всех сил стараясь игнорировать крики и стоны, отдающиеся эхом повсюду. Она нашла санитара в самой последней по коридору палате. Он стоял на четвереньках, вытирая с пола рвоту, и встретил ее удивленным и подозрительным взглядом. Пациенты тоже уставились на Уну.

– Вы заблудились, мисс? – произнес, наконец, санитар.

– Нет, я искала вас. Хотела кое-что спросить.

– Что, вашим пациентам не понравился ужин? Так я тут ни при чем.

Он шумно отжал тряпку.

– Они так и не нашли мяса в супе, да? Ну так, скажу по секрету, это повар украл его.

– Нет-нет, я о другом.

– Опийную настойку я тоже на трогал, если что!

– Вообще-то, я хотела спросить, почему приходила полиция.

Санитар встал и пошел к выходу из палаты, неся ведро с грязной водой. Вытер он далеко не все. Лицо у санитара было молодое, но он шел шаркая, как старик.

– Вы заметили их, да?

С этими словами санитар прошел мимо Уны и пошел в туалет выливать грязную воду.

Уна поспешила за ним.

– Смотритель О’Рурк, кажется, встревожился. Не знаете, зачем они приходили?

– А вам-то что?

– Директриса Перкинс поручила мне разобраться, в чем дело.

Если уж врать, то лучше не упоминать третьих лиц. Но Уне нужно было на кого-то сослаться.

– Вдруг сестрам что-то угрожает.

Санитар ухмыльнулся.

– Уже не угрожает.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вчера ночью было самоубийство. Там, в женском отделении.

Санитар кивнул головой в сторону ряда палат, расположенных дальше по коридору и отделенных решетчатой дверью.

– В морге в этом самоубийстве не нашли ничего особенного, но копы, сами знаете… Они всегда тут как тут, особенно если чуют, что им перепадет пара монет.

– Пара монет? О чем это вы? – как можно с более наивным выражением лица спросила Уна.

Санитар кивнул головой.

– Ну, дело-то довольно подозрительное. Смотрителю не хотелось бы, чтобы попало в газеты…

Услышав все это, Уна выдохнула. Значит, копы приходили не по ее душу. И какого дьявола ей только пришло в голову такое? О том, что она может быть здесь, знает только Барни. И больница Бельвью – вовсе не то место, где стоит искать сбежавшую подозреваемую в убийстве. А если и искать, то явно не среди персонала. Хотя, конечно, бывают исключения…

Уна откашлялась, чтобы не рассмеяться.

– Рада была это услышать. Пойду передам мисс Перкинс.

– Рады слышать о самоубийстве?

– Нет, самоубийство – это, конечно, ужасно. Но, по крайней мере, персоналу ничего не угрожает.

С этими словами Уна развернулась и медленно пошла к выходу. Хотя на самом деле хотела как можно быстрее выйти на свежий воздух.

– А вам не любопытно, что было подозрительного?

– Насчет чего? – бросила Уна через плечо.

– Насчет самоубийства.

Уна нехотя развернулась к санитару.

– Ну так расскажите, сделайте милость!

– Да не знаю я…

– Не знаете?

– Я ж говорю: это произошло в женском отделении!

С этими словами он прошаркал к решетчатой двери, делившей коридор на две части, и постучал по прутьям пустым ведром.

– Мадж!

В дальнем конце из-за угла выглянула женщина.

– Что тебе, придурок?

– Тут одна из учениц пришла, им страсть как интересно узнать про ту, что повесилась вчера.

Уна поморщилась от их воплей. Не удивительно, что пациенты сходят с ума. Она бы тоже спятила от такого крика.

Женщина – низенькая и коренастенькая, с нечесаными волосами и выбитым передним зубом – не спеша подошла к решетке. Она смотрела на Уну молча пару секунд, а потом спросила:

– Так что вы хотите знать?

– Вообще-то я не…

– Она спросила меня, зачем приходили копы. Я сказал ей, что им позолотили ручки и они ушли молча.

– Да им и не было повода приходить, – продолжила женщина. – Повесилась она, да и все тут.

– Повесилась? На чем? – поинтересовалась Уна.

Она прекрасно знала, что в отделении для душевнобольных запрещались веревки, шнурки и прочее.

Женщина пожала плечами.

– Может, на простыне. Или на ремне.

Женщина подняла вверх большой и указательный пальцы, растопырив их примерно на полтора дюйма.

– На чем-то примерно вот такой ширины, судя по следу на шее.

Перед внутренним взором Уны вновь возник образ тела Бродяги Майка, распростертого на свежем снегу.

– Как вы сказали? На ремне?

– Что бы это ни было, оно исчезло. По крайней мере, утром ничего уже не было.

– Исчезло? Но… как это возможно?

– Наверное, кто-то из ее соседей припрятал.

– А вы их спрашивали?

– Это невозможно. Их там всего две. Одна считает себя птицей и только чирикает и пищит. Вторая вообще немая.

– Но тогда надо было их обыскать, – у Уны перехватило горло. – Их обыскали? А саму палату?

– Да-да. И я, и эти копы. Ничего не нашли.

– Тогда почему вы уверены, что это самоубийство?

– А что еще думать – что ее соседка убила? Задушила, да так, что ночной санитар ничего не слышал?

В отделение мог проникнуть кто-то посторонний и убить ее. Вот что подумала Уна. Но она не стала говорить этого. Душный зловонный воздух