Википроза. Два Дао - Борис Акунин

Ссылки к третьей главе

Карл Карлсон

Это был классический представитель латышей-чекистов с соответствующей биографией: подпольщик с царских времен, никаких межпартийных метаний — сразу, с семнадцати лет большевик, тюрьма, эмиграция. С лета 1917 года — сотрудник ЧК. Первый руководитель разведки.

Интересная деталь биографии: Карл Мартынович был еще и начальником первого советского спецслужбистского учебного заведения — Школы ВЧК по подготовке следователей, комиссаров и разведчиков, предшественницы будущей Высшей школы КГБ.

Сведений о том, что замнаркома НКВД Украины Карлсон лично занимался делом об убийстве Котовского, нет. Это беллетристика. Но вполне мог и даже должен был — хотя бы потому, что в это время часто наведывался в Одессу по другой линии (см. ниже) и никак не мог остаться в стороне от расследования столь резонансного преступления.

Сворачивание сионизма

Впоследствии, после 1947 года, слово «сионизм» в СССР обрело сатанинское звучание, но в первые годы советской власти, когда к евреям относились как к революционной нации, движение за воссоздание в Палестине еврейского государства воспринималось большевиками как нечто если не похвальное, то по крайней мере небесполезное. Ведь ранние сионисты придерживались социалистических и отчасти даже коммунистических взглядов. Отчего бы не воткнуть мировому капитализму занозу еще и с ближневосточной стороны?

Поначалу существовали легальные сионистские организации, выпускались газеты. Было даже две сионистских партии: «Поалей Цион» и «Гехалуц». Сам председатель ОГПУ Феликс Дзержинский отстаивал «право еврейской нации на самоопределение».

Ситуация изменилась в 1924 году, когда было принято решение искоренить сионизм как «проявление буржуазного национализма». Интересно, что инициаторами стали не какие-то свирепые юдофобы (антисемитизм тогда считался уголовным преступлением), а «Евсекция», особое структурное подразделение большевистской партии, занимавшееся делами евреев. С точки зрения евреев-большевиков сионисты были конкурентами.

Упертых сионистов старались не сажать (пока), а высылали из страны с лишением советского гражданства. На Украине, где сионистов было много, этой ответственной работой руководил замнаркома Карлсон, частый гость главного еврейского города Одессы.

Моисей Винницкий

Образ блистательного Бени Крика, которого Исаак Бабель — это было ясно всем тогдашним одесситам — создал по подобию Мишки Япончика, отличался от реальности примерно так же, как живописная бабелевская «Конармия» отличалась от подлинной буденновской Конармии, дикой и свирепой. (В записных книжках литератора она описана без романтического приукрашивания, жутко).

Моисей (по метрике Мойше-Вольф) Винницкий (1891–1919) получил свое прозвище еще подростком — за смуглую кожу и азиатский разрез глаз. В те времена, сразу после японской войны, кличка звучала весьма импозантно.

Во взбудораженной революционными беспорядками, вышедшей из-под контроля властей Одессе тогда расцвел бандитизм. Пятнадцатилетний Япончик состоял в банде «малолеток» под названием «Молодая воля». Как многие тогдашние шайки, они изображали идейных анархистов, но на самом деле просто занимались грабежом. В 1907 году, при Столыпине, полиция начала бороться с преступностью суровыми и решительными мерами. Арестованный в борделе во время полицейской облавы Мишка получил двенадцать лет каторги, из которых отсидел десять. На свободу он вышел только после Февральской революции, одновременно с Котовским, своим однокашником по тюремному «университету».

Звездная карьера «Короля» продолжалась два года — с 1917 года до 1919-го. Япончик обладал незаурядным организационным даром и, выражаясь по современному, отлично владел искусством имидж-билдинга. Первый талант позволил ему стать чем-то вроде «крестного отца» всего одесского преступного мира — а в городе насчитывалось несколько тысяч бандитов и воров. Грабя, убивая, собирая рэкет со множества заведений, Мишка тем не менее был очень популярен у городских низов, поскольку изображал из себя «друга бедноты». Он опубликовал приказ, запрещавший бандитам грабить рабочих (у которых, собственно, нечего было взять), и время от времени устраивал показательные раздачи «помощи пролетариату». При этом основную часть «хабара» Япончик вкладывал в бизнес — в этом отношении он опережал эпоху.

Одесситы с удовольствием рассказывали друг другу о Мишкиной щедрости и всякого рода картинных выходках, но на счету у Япончика много кровавых зверств. Коммерсантов, отказывавшихся платить мзду, его люди убивали. В декабре 1918 года, после ухода немцев, бандиты Япончика штурмом взяли тюремный замок, чтобы освободить своих, и убили 60 охранников, а начальника тюрьмы, рассказывают, сожгли живьем.

Если бы не постоянно сменявшаяся, всегда непрочная власть, уголовное королевство так долго не продержалось бы, но Одесса без конца переходила из рук в руки. Япончик был еще и ловким махинатором, умевшим перекрашиваться в разные политические цвета. Пытался он договориться и с белыми, но генерал Гришин-Алмазов объявил бандитам беспощадную войну — и Япончик стал союзником красных. При большевиках, летом 1919 года, он даже вышел из тени на свет и легализовался. Парад уголовного полка, поразивший воображение одесситов, был апофеозом Мишкиной славы.

Четвертая глава

В РОДНОМ ГОРОДЕ

Мертвец лежал совершенно обнаженный на цинковом столе. В желобе по краям чернела влага — из тела при помощи специального раствора выводили жидкость.

Прямо цирковой борец, подумал Абрамов, рассматривая бугристое, будто надутое насосом тело.

На левой стороне выпуклой груди чернело маленькое отверстие, которого хватило, чтобы оборвать эту мощную, полнокровную жизнь.

— Мда-с, это вам не тщедушный Владимир Ильич. Работы будет много, — мечтательно произнес Воробьев сквозь марлевую маску.

Профессор нацепил такую и на Абрамова, чтобы «изолировать воздушно-эмиссионные тракты». Сказал, что лишние микробы ни к чему.

Корина стояла у стены, отвернувшись. Вид голого мужского тела ей был отвратителен.

— Чем стоять без толку, поди-ка займись одеждой, — велел Абрамов. — Владимир Петрович, пусть ваш ассистент ее проводит. Я вам долго докучать не собираюсь. Только один вопрос, если позволите. Вы пулю уже извлекли?

— А нечего извлекать. Раневой канал сквозной. Навылет.

— Ага, — протянул Абрамов. — Ну трудитесь, трудитесь.

Рукопожатие двух резиновых перчаток (профессорская была в бурых пятнах), и он, очень довольный, вышел.

— Ну что? — спросил Корину, выходившую из соседней комнаты. — Поглядела? Предположение подтвердилось?

Кивнула. Проворчала:

— Работнички. Всё тяп-ляп.

— Не ожидали, что кто-то будет копать… Теперь разделяемся. Бери машину, отправляйся в Чабанку. Шоферу скажешь, мол, это нужно для отчета. Что искать, знаешь сама. И займись тамошним персоналом. На всякий случай.

— Без тебя бы не сообразила, — буркнула грубая Корина.

Вышли из анатомического театра на Наримановскую, бывший переулок Велиховского. Когда-то, первокурсником медицинского факультета, Абрамов частенько бывал здесь. Будущих хирургов учили «кромсать мясо», как это называлось на студенческом жаргоне. Эхе-хе. Жизнь обучила другой хирургии и другим операциям, а уж мяса-то накромсано…

Зинаида не прощаясь села в машину. Абрамов пешком отправился в губкомовскую гостиницу «Империал», где разместили вдову. Идти до улицы Лассаля, бывшей Дерибасовской, по прямой было недалеко —