Википроза. Два Дао - Борис Акунин

через Софиевскую, но Абрамов нарочно пошел пустыми переулками, и, разумеется, сзади обнаружился некто в серой кепке. Дистанцию держал грамотно, на повороте сменил головной убор — напялил тюбетейку. Приглядывает за московским гостем Карл Мартынович. Ну-ну.

Вдова героя Ольга Петровна, 1893 г.р., член ВКП(б), была такой, какой полагается быть женщине с животом чуть не до носа, ошарашенной страшным поворотом судьбы. Сидела на кровати, пристроив разбухшее чрево между раздвинутых коленей, смотрела в пол. Волосы, стриженные в точности, как у Зельмы, фасон «рабфаковка», свисали паклей.

— Товарищ Котовская, — тихо позвал губкомовец, проведший посетителя в номер «люкс». — К вам товарищ из Москвы.

Женщина подняла лицо. Оно было опухшее, глаза смотрели воспаленно.

— Из Москвы, — повторила вдова. — Мы недавно были в Москве. Если бы Гриша послушался врачей и остался… Почему я не настояла? Это я во всем виновата!

— Почему он должен был остаться в Москве? — быстро спросил Абрамов, видя, что она сейчас разрыдается.

Вопрос помог — Котовская смахнула слезы, стала отвечать.

— У него были боли в желудке. Подозрение на спайки. Товарищи из кремлевской больницы настоятельно рекомендовали лечь на операцию. Гриша — ни в какую. Лучше, говорит, отправьте меня в дом отдыха, само пройдет. Я медик, я должна была его убедить… Если бы мы не оказались в этой проклятой Чабанке…

Все-таки завыла.

Не отучи жизнь Абрамова от жалости, как и от всех других вредных эмоций, он бы расчувствовался. А так лишь придал бровям скорбность и зачитал соболезнования.

— От кого это? — глухо спросила Котовская. — А, от товарища Зиновьева…

Внезапно вскочила:

— Передайте товарищу Зиновьеву, что Зайдер врет! Он сам мне признался! Прибежал, когда я рыдала над Гришей, бухнулся на колени! «Это, кричит, я его убил! Простите коли можете! Мне враги мирового пролетариата заплатили!» Надо было мне его за шиворот взять, вытрясти кто именно! А я, дура, закричала: «Вон! Вон отсюда!» Он и убежал. Его за дверью взяли. А про Розу свою, проститутку, это он после врать стал! Чтоб от расстрела уйти! Никогда Гриша мне не изменял! Он на других женщин вообще не смотрел! У нас знаете какая любовь была!

Она лихорадочно, сбивчиво принялась рассказывать, как они познакомились в поезде, после разгрома Юденича. Как Гриша за нею ухаживал, какая у них была красная свадьба. И снова про то, что рукой мерзавца Зайдера управляли белополяки и петлюровцы.

С этого места Абрамов вслушиваться перестал. Вообразить, что белополяки будут что-то затевать вместе с петлюровцами, было немыслимо. Но ушел Абрамов еще не скоро. Поддакивал, делал вид что записывает, а сам водил глазами туда-сюда. И всё больше хмурился.

— Траурное мне к церемонии из Умани поездом доставят, — сказала Котовская, перехватив его взгляд, устремленный на шкаф с распахнутыми дверцами, где висело цветастое ситцевое платье, одно-единственное. — У Люси, супруги начштаба, от папашиных похорон осталось. Люся собою женщина крупная — как я с моим брюхом.

Обхватила себя за живот, застонала, опустила голову.

Абрамов тихо вышел. Он был озабочен. Первоначально возникшая версия не складывалась.

Снаружи уже смеркалось — быстро, по-южному, однако надо было посетить еще одно место. Там ждали люди.

Идти опять было недалеко, до Приморского бульвара, который теперь назывался бульваром Фельдмана.

Про него, Сашу Фельдмана, Абрамов сейчас и думал. Когда-то, тому почти двадцать лет, они состояли в одном студенческом кружке. Потом побежали каждый за своей морковкой: у одного — Мировая Революция и Пролетарское Государство, у Саши — Мир Полной Свободы и никакого государства. Вновь встретились и сошлись здесь же, в Одессе, в девятнадцатом, когда коммунисты объединились с анархистами против общего врага. Абрамов готовился к переправке во Францию, разжигать пламя революции. Саша поступил комиссаром в уголовный полк Япончика. Верил, мечтатель, в свободный дух бандитов, стихийных анархистов. Закончилась эта история, когда Абрамов уже отбыл, поэтому подробностей финала он не знал. Собственно, финалов было два. Сначала у Фельдмана произошел конфликт с Япончиком, и наши пустили бандитского короля в расход. А через пару месяцев «стихийные анархисты» поквитались с комиссаром: убили выстрелом в спину прямо на одесской улице. И вот теперь Саша на том свете, превратился в бульвар. Меня забудут, а Фельдман навсегда останется, думал Абрамов. Но мне такого «навсегда» не надо, мне бы подольше оставаться на этом свете.

Это была мысль мимолетная. Как и следующая, тоже практической пользы не имевшая: Фельдман — вот кто в точности знал, причастен Котовский к гибели Япончика или нет.

Однако имелась надежда еще на один источник. Если он по-прежнему существует.

На бульваре Абрамов свернул в ничем не примечательный двор. Там, в глубине, стоял флигелек со скучной табличкой «ГЧАПП». Окна зашторены.

Здесь под прикрытием профсоюза работников Государственного черноморско-азовского пассажирского пароходства располагалось одесское отделение ИККИ, занимавшееся переправкой агентов и эмиссаров Коминтерна сухопутным путем в Румынию, а морским в Турцию, Европу и на Ближний Восток. Руксостав отделения, предупрежденный телеграммой, находился на рабочем месте.

Топтун, конечно, следовал за Абрамовым, но для ГПУ не секрет, что за контора укрывается под скромной вывеской. Начальник ОМС инспектирует собственное хозяйство, ничего особенного.

Лифшица, завотделением, Абрамов знал еще по девятнадцатому году. Повспоминали прошлое, обсудили текучку. Потом Абрамов дал задание. И спросил про Пушкина.

— Жив-живехонек, — с улыбкой ответил Лифшиц. — Всех нас переживет. Крутит свои гешефты, процветает. Иногда мне звонят из угрозыска, просят, чтоб наш кадр сбавил обороты. Тогда я делаю старику вежливый реприманд. На время притихает, потом снова.

— Он всё там же? На Арнаутской? С девяти до двенадцати?

— Он всё там же и всё такой же, не меняется. Одесса переменилась, уже и Арнаутская не Арнаутская, а улица Воровского, но мсье Пушкин с девяти до двенадцати сидит в своей лавочке и делает вид, что чинит часы. Не то чтоб находились чудаки совать ему в окошко свои хронометры. Разве кто из приезжих.

Вот теперь все дела на сегодня закончились. Можно и отдохнуть.

— Эй, поц! — выйдя на бульвар, крикнул Абрамов топтуну, делавшему вид, что изучает афиши на театральной тумбе. — Найди-ка извозчика. На Маразлиевскую еду, спать.

В казенной комнате на казенной кровати он долго смотрел в потолок. В голову лезла одна и та же картина. Как убитая горем женщина сидит, сжав разбухший живот коленями.

Абрамов думал про жену, про сына. И вообще — думал.

Ссылки к четвертой главе

Бедная Ольга Петровна

Судьба жестоко обращалась с Ольгой Шакиной (1894–1961), женой красного героя Григория Котовского, бывшего бандита, будущего обитателя мавзолея.

Ее первый муж, земский врач, умер от рака. Зная, что обречен, определил