Личный тать Его Величества - Николай Александрович Стародымов

Отравился Годунов сам иль нет, иноземец какой постарался или ещё что – но только что-то с кончиной нечисто, в это верилось.

Престол московский наследовал Годунов-младший – юный царевич Фёдор Борисович.

Воейкову доводилось много раз встречаться с наследником.

При всех своих грехах, Борис Годунов показал себя замечательным отцом. Он души не чаял в своих детках. Что сына Фёдора, что дочку Ксению с младенчества холил и лелеял. Образование им дал такое, что вряд ли кто в царстве мог с ними сравниться; да что там в царстве – во всей Европе мало кто сыскался бы… Сам обладавший художественным вкусом, Годунов свои творческие начала передал и чадам своим. Его дочь прекрасно вышивала, читала книги на нескольких языках, сама писала стихи… Сына государь привлекал к управлению царством, постоянно брал с собой на заседания Боярской думы, на приёмы послов… А иногда и вовсе поручал провести переговоры вместо него самого.

Только…

Только знал Иван и другое. Фёдор Борисович юноша, конечно, хороший, грамотный, грамоту знает, на нескольких языках свободно разговаривает… Картограф он замечательный – и этому своему увлечению отдаётся всей душой. До него карты Русского царства только иноземцы создавали – так царевич решил самолично нарисовать её, самую точную и самую подробную.

В общем, умом он обещал стать государем хоть куда. Однако жёсткости в нём державной нет, способности взять в ежовые рукавицы подданных, заставить их по его воле действовать. Придумать что-то умное и полезное для державы он, конечно, мог; а вот привести в исполнение задуманное, сподвигнуть подданных на его осуществление – этого от него не дождёшься.

Созерцатель жизни и тихоня по натуре… Разве такой государь требуется для царства?

В спокойные времена, кто знает, скорее всего, и восседал бы себе спокойно на золотом, в самоцветах, троне, подаренном отцу шахом персидским Аббасом, а повседневными делами державными занимались бы ближние бояре, оказывая только внешние почести.

Однако теперь, когда враг вторгся в пределы царства!.. Да и то – если бы действительно внешний враг, тут бы все заедино выступили, даже недоброжелатели юного государя! А на деле?..

Как там война называется, когда свои со своими воюют?.. Не знал этого слова Воейков. Царевич Фёдор, скорее всего, знал, да только толку-то от отвлечённого знания! Как называется война – он знает, а как её вести – нет. Вот и думай, что для государя важнее!

Знаний у него – палата, да вот умения действовать не хватает, силы внутренней подчинить окружающих своей воле…

И станут ли ему в этих условиях подчиняться вечно всем и вся недовольные многочисленные Шуйские, престарелый Фёдор Мстиславский, обозлённый на Годуновых Богдан Бельский, все неисчислимые Рюриковичи, Гедиминовичи, татарские и иные князья?..

Так что же: получается, своей нежданной кончиной Борис Фёдорович уже обеспечил победу «царевичу Дмитрию»?..

Пусть не слишком поднаторевшим в интригах чувствовал себя Воейков, однако ж понял: в данной ситуации ставку нужно делать именно на Самозванца.

Пусть сын покойного государя лично не повинен в допущенной по отношению к Воейкову несправедливости, а только поддерживать его, малахольного, при таких обстоятельствах попросту глупо.

Самому Борису Фёдоровичу Воейков открыто не изменил бы. А вот его сыну – тут есть над чем подумать.

Нет, бунтовать и бежать в армию Самозванца Иван не собирался.

Он опять решил ни во что не вмешиваться, а выжидать и внимательно посмотреть, куда кривая вывезет.

Часть четвёртая

Вязьма. Весна 1606 года

Выборный дворянин

Кому неведомо всегдашнее несоответствие между тем, что человек ищет и что находит?

Макиавелли

Иван Меньшой Воейков – выборный дворянин в Вязьме. Для приграничной крепостцы – чин немалый. Однако в выборных можно всю оставшуюся жизнь прослужить, а в Москву так и не выбраться.

Выборных для службы в столице привлекают максимум на полгода; а то и меньше. Да и то в основном на вторых ролях.

Между тем, служить именно в московском дворянстве Ивану очень хотелось. Обосноваться в столице царства – именно в этом он видел цель своей жизни.

Московское дворянство – это высшая ступень, на которую он мог претендовать по праву происхождения. А ведь он уже в возрасте, как ни суди – за полвека перевалило… Если к этому возрасту не выдвинулся, потом станет куда труднее! И вот выходит, что не выдвинулся…

Опять обошли служивого!

Где ж справедливость, Господи?!.

…Вскоре после воцарения в Москве счастливо спасшегося Дмитрия Ивановича в Антониев Сийский монастырь прибыла целая делегация.

К тому времени все уже знали: некогда именно отец Филарет спас от смерти царевича, и сегодня подтверждает его истинность. Ещё лишь недавно что иноки, что мирские на всякий случай сторонились высокородного монаха – теперь едва не каждый норовил выразить своё почтение. Все – не все, но многие норовили придумать какой-то предлог, чтобы обратиться к Филарету, покалякать с ним о разном, спросить совета… Каждый норовил в глаза заглянуть, доброе слово сказать, покойного государя осуждающе помянуть…

Филарет всё видел, всё понимал… Принимал такое переменившееся отношение с кажущимся равнодушием, но не пресекал. Очевидно, удовлетворение от этого какое-никакое получал – не от самого лизоблюдства, конечно, а от того, что нынче ниже других кланяются те, кто вчера нос воротил.

Кому подобострастие душу не греет?.. То-то ж – всякому оно приятно. А уж опальному боярину – тем паче!

Опять же, все знали, что патриарх Московский Иов, которого избрали по настоятельной просьбе покойного царя Бориса, дряхл. Поползли слухи, что он теперь отойдёт от дел по причине возраста и немощи, и посох патриарший наследует именно Филарет.

Однако случилось иначе. Патриархом, нежданно для многих, стал некий Игнатий, священник, не имевший особого веса в мире служителей Церкви. Причиной такого решения стало то, что он пришёл в Москву вместе с войском царевича, поддерживал его в трудные времена, и теперь преданно глядел в глаза Димитрию, каждое слово его ловил, каждый намёк воспринимал как не подлежащее обсуждению указание к действию. Что ни говори, а такой патриарх любому государю более угоден – который его словом руководствуется, а не самостоятельную линию гнёт. Между тем, Филарет слово государево ловить не стал бы – в том ни у кого сомнений не возникало.

В общем, разные слухи достигали отдалённой обители, разное говорили о событиях, происходящих в столице.

В этих условиях официальных вестей из Москвы в Сийском монастыре ожидали