Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

позволяла канцлеру играть внутригерманскими институтами также, как Бисмарк играл европейскими государствами, проводя свою линию внешней политики. Никто из преемников Бисмарка не обладал ни его умением, ни решимостью. Результат был таков: национализм, не руководимый демократией, перерождался в шовинизм, а демократия, лишенная ответственности, становилась бесплодной. Бисмарку всегда хватало уверенности действовать на основании собственных суждений. Он блестяще анализировал реальную подоплеку событий и возможности Пруссии и был таким великолепным строителем, что Германия, созданная им, пережила все – поражение в двух войнах, две иностранные оккупации и долгое пребывание в качестве разделенной страны. Поражение же Бисмарк потерпел в том, что обрек свое общество на ведение политики такого стиля, который по плечу только великому человеку, рождающемуся только раз в столетие. Трагедия Бисмарка в том, что он оказался гигантом среди карликов, в том, что он оставил Германии величие, которое она не смогла обратить себе во благо[275].

1.5. Вильгельмовская Германия

Я жил некоторое время в кайзеровской Германии и был свидетелем политической активности прогрессивных общественных сил, которые имели наилучшие шансы вскоре прийти к власти. Выходки Вильгельма II, связанные с агрессивным милитаризмом, казались в то время смешными и неуместными по той причине, что в Германии было столько же свобод, сколько, за исключением Великобритании и Скандинавии, не было нигде на земле в то время.

Бертран Рассел[276]

Мне порой кажется, что нами руководит орда безумцев.

Макс Вебер в 1913 г.

Германия на рубеже веков

Бисмарк оставил после себя процветающую, динамичную экономику, вымуштрованную, высокопрофессиональную, эффективную управленческую бюрократию, высококлассную, блестяще организованную армию, прекрасно функционирующую систему народного образования (в Германии всеобщее начальное образование стало обязательным уже в XVIII в.; для сравнения: в Англии – лишь в 1880 г.), передовую систему социального обеспечения. Всех немцев, включая социал-демократов, объединяло чувство национальной гордости за прогресс, достигнутый их страной. Более того, последний канцлер мирного времени Бетман-Гольвег признавал, что конституционные реформы – это только вопрос времени… Социал-демократы, прогрессисты, Центр требовали конституционной монархии и правительства, ответственного перед рейхстагом[277]. В принципе к этому дело и шло… Тем более что Германия к концу XIX в. имела модернизированную культуру, модернизированное государство, модернизированную социальную политику и относительно модернизированное общество. Но ее политическая система находилась на «досовременной» (vormodern) стадии: не было политической демократии, участие граждан было довольно слабо развито, государство было менее буржуазным, а более монархическим, аристократическим, милитаристским[278].

Показательно, что именно в условиях вильгельмовской Германии великий немецкий историк Теодор Моммзен (1817–1903) жаловался, что Германия не дала ему возможности почувствовать себя гражданином. Только в ФРГ немцы имели возможность испытать это чувство[279]. Также и Макс Вебер в унисон Моммзену указывал в одной из своих статей, что Германией превосходно управляют (verwaltet), но отвратительно руководят (regiert). В самом деле, отсутствие демократического опыта в Германии было весьма острым. К этому следует прибавить слабость буржуазии, эффективность и всевластие авторитарного государства, которые блокировали развитие институтов свободного общества. В свое время одна-единственная по-настоящему демократическая городская реформа барона фон Штейна 1808 г. создала городское самоуправление и приоткрыла дверь к демократической практике. Возможно, в самом деле историки переоценивают значение этой реформы для развития политической жизни, поскольку она была единственным начинанием такого рода, своего рода исключением из правила. И тем не менее именно из этой, пусть не сильно влиятельной в политическом смысле, среды вышли люди, продемонстрировавшие высшие образцы гражданственности в антинацистском Сопротивлении – Конрад Аденауэр, Карл-Фридрих Герделер, Эрнст Ройтер (они все начинали свою политическую карьеру как бургомистры)[280].

В царстовование Вильгельма II страна развивалась высокими темпами, значительно опережая все европейские государства, она делала значительные колониальные успехи, причем, что очень важно, без крупной европейской войны. Потенциальные экспансионистские возможности Германии казались безбрежными, ее опасались все. Эти опасения подогревались помпезными декларациями Вильгельма II, хотя за этими декларациями, заявлениями, угрозами ничего не следовало. Нестор американской историографии Генри Адамс писал в 1897 г.: «Центр тяжести мировой политики находится не в России, не у нас, а в Германии. С 1865 г. Германия стала великим элементом беспокойства в Европе, и до тех пор, пока ее экспансионистские силы не исчерпаны, покоя не будет ни в экономике, ни в политике. Россия может расширять свои территории, не подрывая существующего порядка, Германия – нет. Россия – в некотором смысле слабая, загнивающая страна, Германия же чудовищно сильна и сконцентрирована, в экономической и политической борьбе у нее все козыри на руках»[281]. Французский публицист Анри Лихтенберже еще более восторженно определял успехи Германии к началу ХХ в.: «Если попытаться определить общее впечатление, оставляемое эволюцией Германии, то прежде всего нужно отметить чувство изумления перед удивительным развитием сил германской нации за истекший век»[282].

Американский историк Фриц Штерн отмечал, что рубеж веков был временем, когда существовало и поощрялось соревнование, соперничество между разными странами, наподобие олимпийского соперничества, но во всех сферах: науке, промышленности, государственной организации, национальном престиже. Это было время, которое просто требовало достижений, успехов, эффективности. Дух творчества поощрялся и ненамеренно – так дискриминация евреев способствовала их необыкновенным успехам во многих сферах умственной и прочих сферах деятельности. Наибольших успехов в этом своеобразном соревновании безусловно добилась Германия, которая была страной достижений – это видно даже по формальному числу нобелевских лауреатов до 1933 г. Эти превосходные оценки немецкой науки относились и к сфере культуры, где были отмечены бесспорные и великолепные достижения: немецкоязычный мир обрел новые культурные стереотипы в творчестве Томаса Манна, Эриха Рильке, Зигмунда Фрейда и Франца Кафки. В культурном плане для немцев это была вторая после эпохи «бури и натиска»[283] эпоха становления национальной культуры. В самом деле, в эту эпоху были созданы, по существу, совершенно новые язык и литература, поныне сохранившая свое значение музыка, наблюдался еще один подъем немецкой философии. Все эти явления имели мировое значение[284].

Особенно впечатляли немецкие успехи в сфере экономики – в 1896 г. журналист Э. Э. Уильямс выпустил ставшую популярной брошюру «Made in Germany», где в довольно мрачных тонах было обрисовано новое экономическое положение Великобритании, бывшей некогда «мастерской мира»: «Гигантская торговая держава поднимается, чтобы бросить вызов нашему процветанию и состязаться с нами за контроль за мировой торговлей». Автор призывал англичан посмотреть вокруг и понять, что «игрушки, куклы, книги сказок, с которыми возятся наши дети – все сделано в Германии: даже бумага, на которой напечатана ваша любимая патриотическая газета, вполне вероятно имеет то же происхождение. Большая часть вашей домашней обстановки –