Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

Вильгельм II был склонен к спонтанным, ничем не оправданным действиям. Так, в интервью английской газете «Дейли телеграф» 28 октября 1908 г. Вильгельм II сказал, что является тайным союзником англичан и врагом буров (немецкая и мировая общественность была, ясно, на стороне буров), и напрасно англичане, как мартовские зайцы, боятся немецкого флота, ведь немецкий кайзер – лучший друг Великобритании; он доказал свою приязнь ей тем, что передал королеве Виктории рекомендации немецкого Генерального штаба по ведению войны с бурами, сдержал возможную франко-русскую агрессию в Южной Африке. Это интервью было справедливо расценено как оскорбительное для национального достоинства англичан, вызвало скандал; немецкая общественность была в недоумении. В конечном счете, как указывал крупный английский историк Дж. Гуч, Вильгельм II пожертвовал дружбой с Британией в пользу собственной напористой флотской политики, а традиционная дружба с Россией была отдана в жертву немецким псевдоинтересам на Ближнем Востоке[296].

Макс Вебер считал даже, что глупость Вильгельма II превратилась в фактор мировой политики, она переходила всякие границы. Странное впечатление производила вербальная агрессивность кайзера, рекрутам своего гвардейского полка он вдруг, без всякой надобности, заявил: «При нынешнем развитии интриг социал-демократии может так случиться, что я вам прикажу, упаси Бог от этого, стрелять в ваших близких, братьев, даже родителей, и вы должны без колебаний выполнить приказ»[297]. Или, напутствуя немецких солдат, отправляющихся на подавление боксерского восстания в Китай, он призвал их быть похожими на гуннов. Эти «гунны» затем фигурировали в антигерманской пропаганде Англии, Франции, России и в Первую, и во Вторую мировую войну. Англичане, японцы или русские в Китае и других колониях действовали не менее жестоко, но никто из них своих злодейских намерений не афишировал.

Бездумный нахрап был характерен для кайзера во всех ситуациях. Так, наперсник Вильгельма II Филипп Эйленбург передавал, что, будучи на яхте кайзера во время поездки по Северному морю в 1898 г., спросил у штурмана, куда намерен отправляться кайзер – на север, на юг, на восток или на запад? Моряк ответил: «Нет, мы прем, не раздумывая о направлении» («Nee. Ich fahre nur man so drauflos»). Бесцельность, неопределенность направления политического развития вильгельмовской Германии была ее самым примечательным качеством[298].

В 1908 г., в период обострения положения на Балканах, Вильгельм II заявил австро-венгерскому послу: «Император Франц-Иосиф пусть чувствует себя как прусский фельдмаршал, ему нужно только приказать, и вся прусская армия в его распоряжении»[299]. Бисмарк, наверно, после этих слов перевернулся в гробу, ведь именно ему принадлежит знаменитое замечание, что все Балканы не стоят берцовой кости одного-единственного померанского гренадера; а также грубоватая в его стиле шутка, что австриец – это нечто среднее между баварцем и обезьяной. Новый кайзер полностью пересмотрел российскую ориентацию бисмарковской внешней политики, которую в литературе иногда представляют как следствие любви и симпатии канцера к русским. Это ошибочное суждение: думается, что скорее был прав Гитлер, который утверждал, что Бисмарк пошел на союз с Россией потому, что в последней господствующее положение занимала германская элита[300] или по причинам чисто тактического свойства.

Ясно одно, что период с 1888 г. в истории Германии нельзя уяснить, не учитывая влияние личности Вильгельма II, который стремился быть самодержцем в век демократии. Когда в 1890 г. молодой кайзер отправил Бисмарка в отставку, то после него в 1890–1894 гг. канцлером был Лео фон Каприви. Именно при нем кайзер решил не возобновлять «договор о перестраховке»[301].

Самым существенным с точки зрения России в «договоре о перестраховке» было то, что он давал России свободу рук на Балканах – напротив он сужал свободу рук Австро-Венгрии в этом районе. Как известно, война пришла в Европу именно из этого региона…

Новая ситуация с договорами изменила не только ситуацию с весьма опасным и совершенно непредсказуемым «восточным вопросом» (положением на Балканах), но и изменила характер немецкого военного планирования – разработанный (после отказа от «договора о перестраховке») в 1892 г. план начальника немецкого Генштаба Альфреда фон Шлифена базировался на предположении, что Россия не сможет быстро провести мобилизацию. Шлифен рассматривал Россию как наиболее опасного противника, поэтому предлагал первоначально ударить по Франции. «План Шлифена» придумал вторжение через нейтральные Бельгию, Люксембург (первоначально и Голландию). Ударом через Бельгию Шлифен планировал рассечь фронт и выйти во фланг и тылы французской армии. На все про все Шлифен давал немецкой армии во Франции шесть недель. Конечно, сам по себе план не мог быть и не был причиной войны, но весьма существенным следствием этого плана была необходимость для немцев оперативного начала войны. Если маячила перспектива войны, немцы должны были сразу наступать на Францию, или вообще ничего не предпринимать, поскольку, как только Россия проведет полную мобилизацию и начнется война на два фронта, тогда шансы Германии падали весьма низко…

В продолжение 20 лет после отставки Бисмарка Германия умудрилась способствовать невероятной перемене альянсов. В 1898 г. Франция и Англия были на грани войны из-за Египта. Враждебные отношения между Россией и Англией были постоянным фактором международных отношений почти на всем протяжении XIX в. Великобритания то и дело искала союзников против России, даже пробовала привлечь на эту роль Германию, прежде чем остановилась на Японии. Никому тогда не пришло бы в голову, что Великобритания, Франция и Россия в итоге выступят на одной стороне[302].

Вильгельмовская Германия была на словах весьма воинственной, но на деле ничего конкретного не предпринимала. С одним-единственным исключением – это исключение составляло военно-морское строительство. Как раз в подходящий момент вышла книга американца Альфреда Мэхена «Влияние военно-морской силы на политику». Смысл его учения укладывается в пять слов – мировая империя – это морская империя. Вильгельм II был буквально захвачен этой идеей. В 1887 г. он назначил статс-секретарем имперского военного ведомства очень энергичного и одаренного организатора Альфреда Тирпица. Флотскими законами 1898 и 1900 гг. началась реализация мечты, которая, принимая все большие масштабы, привела в итоге к вовлечению в 1914 г. в войну Великобритании, которая чувствовала со стороны Германии растущую угрозу. Эта новация Вильгельма была непрусского происхождения – Пруссия почти всегда была сухопутной державой и стремление к военно-морскому могуществу являлось совершенно непрусским феноменом. Интересно, что общегерманский (а не прусский) Франкфуртский парламент в 1848 г. тотчас после созыва декларировал необходимость военно-морского строительства[303]. Напротив, Бисмарк никак не мог взять в толк, зачем Пруссии крупный флот и с юмором высказался однажды, что если англичане осмелятся высадиться на немецком берегу, он прикажет прусской полиции их арестовать… В этой шутке «железного канцлера» была доля правды – преобладание немецких сухопутных сил было совершенно подавляющим и никакой реальной потенциальной