Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

и к наиболее полно документированным событиям. Так, по причинам Первой мировой войны достаточно различных сведений о мотивах сторон, хронологии дипломатической истории, состоянии общественного мнения, нарастающей гонки вооружений, экономической конкуренции стран. Однако эти данные не могут раскрыть нам степень важности каждого фактора или дать общую картину их взаимодействия. Открытым остается вопрос, как учесть неврастению, подсознательные импульсы, личные мотивы?

Английский историк Алан Д. П. Тейлор, непревзойденный мастер нарративной истории, в 1969 г. выступил с характерных для него «экстремистских» позиций, характеризуя причины Первой мировой войны: «Сейчас модно искать глубинные причины великих событий. Но, может быть, война, разразившаяся в 1914 г., не имела таковых. В предыдущие 30 лет соотношение сил, система союзов и наращивание военной мощи обеспечивали мир. Вдруг ситуация стала диаметрально противоположной, и те самые силы, что приводили к длительному миру, теперь привели к великой войне. Как если бы водитель автомобиля, в течение 30 лет делавший все правильно и избегавший аварий, однажды совершил ошибку и разбился. В июле 1914 г. все пошло просто не так. Единственное надежное объяснение – случается то, что случается»[322].

Отнюдь не все разделяли мнение Тейлора, у нас в стране (да и не только) обычно доминирует мнение именно о исключительно немецкой вине. Это мнение связано не с точными доказательствами и документальными свидетельствами, а с настроениями и эмоциями, а более всего с весьма распространенной большую часть ХХ в. германофобией. Указывая на это обстоятельство, уже в 1917 г. немецкий философ Макс Шелер писал, что Первая мировая война была первым событием в человеческой истории, которое явилось общим переживанием всего человечества, и это общее переживание было связано с общей ненавистью к немцам[323]. Это последнее обстоятельство имело значительные последствия и сильно повлияло на всю человеческую историю, потому что в Первую мировую войну немцы сражались против 28 наций (во вторую – против 54). Первая мировая война ныне представляется более как политическое событие, приведшее многие внутренние проблемы по всей Европе в движение, нежели как событие военное. В августе 1914 г. большинство немцев считало, что начинающаяся война для Германии является оборонительной, справедливой войной, впрочем, точно так же думали англичане, русские, французы. Впоследствии возложение всей ответственности за войну на немцев Парижской мирной конференцией стало для Германии большим психологическим шоком и совершенной неожиданностью. Макс Вебер справедливо писал о грандиозном отравлении политической жизни вопросом ответственности за войну, бесплодном и вредном, поскольку однозначно ответить на вопрос о главном ответственном за войну до сих пор невозможно. Нет никаких предпосылок свести этот запутанный клубок амбиций, имперских установок, экспансионистских целей, эгоистических намерений к единому знаменателю. Легко себе представить накал страстей вокруг вопроса о вине в 1920-х и 30-х гг., если и в наше время однозначного ответа нет. Ярко и образно смогла описать эту систему фатальных ошибок, «случайностей» американская писательница Барбара Такман в своей замечательной книге о «завязке» войны[324].

В 1961 г. в ФРГ вышла монография немецкого историка Фрица Фишера «Рывок к мировому господству», в которой весьма обстоятельно и последовательно доказывалось, что настоящую ответственность за войну несет Германия. Книга Фишера произвела сенсацию, так как до сего времени страны – участницы Первой мировой войны продолжали отстаивать прежние позиции в вопросе войны. Впрочем, было исключение – когда американские ученые Гарри Э. Барнс и Чарльз К. Танзилл во второй половине 20-х гг. подвергли сомнению до тех пор никем не оспаривавшийся тезис, что немецкий рейх был единственным виновником войны, им ставили в упрек, что они принимают сторону военного противника; на самом же деле они прокладывали путь к более широкому способу рассмотрения этой проблемы[325].

Фишер, напротив, настаивал исключительно на немецкой вине за Первую мировую войну. Ничуть не ставя под сомнение великолепное историографическое достижение Фишера, его изумительную эрудицию и безупречное знание документов, следует указать, что его аргументация небезупречна, поскольку развитие Германии в его интерпретации как бы вырвано из европейского контекста, события раскручиваются исключительно вокруг Германии, что искажает перспективу. В 1965 г. английский рецензент на книгу Фишера риторически вопрошал: «Можем ли мы быть совершенно уверены в том, что Бетман Гольвег и его коллеги по кабинету своей верой в дарвинистскую необходимость и эмпирическую моральность войны так уж отличались от других европейских государственных деятелей?»[326] Весьма далекий от любви к немцам оксфордский профессор Алан Д. П. Тейлор в 1963 г. писал: «В 1914 г. ни у кого не было осознанного стремления и решимости провоцировать войну»[327]. Американский историк Фриц Штерн задавал риторический вопрос, на самом ли деле нарушение бельгийского нейтралитета Германией было причиной вступления Англии в войну? На деле британский эгоизм и империализм были практически такими же, что и немецкие, только менее громогласными и хвастливыми[328]… Любопытно, что в 1913 г. немецкие траты на вооружения и армию составили 3,5 % от ВНП – это больше, чем в Великобритании (3,1 %) и Австро-Венгрии (2,8 %), но меньше, чем во Франции (3,9 %) и России (4,6 %)[329].

Период Первой мировой войны довольно хорошо исследован историками, освоено огромное количество источников, поэтому усилия Фрица Фишера и его ученика Иммануила Гейсса не смогли кардинально изменить прежние представления об этом времени. Школу Фишера следует рассматривать как часть немецкого национального покаяния, которое радикально изменило страну после 1945 г. Более всего в упомянутой книге Фишера восхищают его неприступные моральные позиции; думается, что германская историография отличается от английской, французской, отечественной (за исключением М. Н. Покровского, который также разоблачал имперские и шовинистические тенденции в российской традиции) тем, что у немцев есть Фриц Фишер и его школа, а у других подобной едкой самокритики нет.

На деле в июле 1914 г. все европейские державы (кроме Великобритании) преследовали цели, выходившие за рамки статус-кво (в том числе и Германия). В ходе войны в германских политических кругах стали говорить о том, что война обязательно должна иметь определенные «позитивные» цели (выражение Ганса Дельбрюка), но даже самые «дикие» представители правых сил не говорили о «мировом господстве», как впоследствии нацисты. Единственной партией в Германии, выступившей против аннексий, была СДПГ. Немецких же либералов более заботило европейское равновесие. Так, Макс Вебер в годы войны писал: «Не мелкие народы будут нести ответственность за то, что на планете обоснуется англосаксонский империализм или русская бюрократия. Ни швейцарцы, ни датчане не смогут этому воспрепятствовать, только мы, 70 миллионов немцев, находясь среди империй, обязаны быть империей. Мы должны это делать, даже если боимся потерпеть поражение»[330]. Ко всему прочему, в момент начала Первой мировой войны у немцев не было «естественных» военных целей – в отличие от французов (Эльзас и Лотарингия), Триента