Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

Своими знаменитыми импровизациями во время публичных выступлений Вильгельм часто вызывал бурные аплодисменты одобрения. На самом деле хвастовство, любовь к демонстрации силы при любом удобном и неудобном случае были общими и для немецкой публики, и для кайзера. Последний только выражал в словах то, что висело в воздухе Германии… Во время войны он, ничего не понимая в стратегии, не только вовсе отказался от вмешательства в руководство армией, но и от формирования военной политики также отказался, даже его талант репрезентативности со временем во время войны его покинул[315]… Кайзер Вильгельм на поверку оказался не прусским королем, а бюргерским королем, который был частью буржуазного общества в Германии – именно поэтому после поражения в войне он стал одним из символов поражения и как неудачник исчез бесследно из немецкого сознания. Война оказалась для монархии Гогенцоллернов политически роковой, а в военном отношении – совершенно бессмысленной[316].

Структурные особенности вильгельмовского рейха

Династические проблемы страны усугублялись крайне слабыми, архаическими, не способными к развитию внутриполитическими структурами германского рейха. Вернувшись в рейхстаг после отмены исключительного закона против социалистов, социал-демократы стали крупнейшей политической партией рейхстага в 1912 г. и вплоть до 3 августа 1914 г. СДПГ оставалась в категорической и принципиальной оппозиции, регулярно голосуя против бюджета. Надо отметить, что СДПГ и в кайзеровские времена, и в период Веймарской республики была скорее леворадикальной партией, ориентированной на рабочий класс или на ту его часть, которая осознавала себя как класс. В определенном смысле это была даже не партия, а большая секта, не принятая значительной частью немецкого общества. В этом весьма значительна вина Бисмарка. Даже и находясь в правительстве Веймарской республики, социал-демократы воспринимали буржуазную республику как нечто временное, преходящее, продиктованное политическими условиями, а «конечной целью» для них был социализм. Двусмысленность положения социал-демократов заключалась в том, что в глазах общественности социал-демократы выглядели революционными радикалами, имевшими целью построение социализма, однако с начала ХХ в. большинство СДПГ рассматривало парламентаризм как единственный путь к социальной демократии, слабые и двусмысленные позиции «истинного марксиста и революционера» Карла Каутского и его сторонников ничего не меняли по существу дела. В годы Первой мировой войны немецким социал-демократам облегчала душу старая ненависть к самодержавной, тиранической России, хотя накануне войны правление СДПГ считалось с возможностью репрессий, арестов, конфискаций партийного имущества, поэтому будущий первый президент Веймарской республики Фридрих Эберт 25 июля 1914 г. отбыл с партийной кассой в Цюрих[317].

Как бы ни была велика СДПГ, она не охватывала даже всего рабочего класса, а у других избирателей вызывала только раздражение. Эта ситуация очень похожа на положение лейбористской партии при Нейле Кинноке в первое десятилетие пребывания Маргарет Тэтчер у власти. В такой ситуации и в вильгельмовскую эпоху, и в период Веймарской республики крайне недоставало крупной центристской буржуазной партии, которая способна была взять на себя буферные функции, но ее не было главным образом по причине политической неполноценности немецкой буржуазии, отсутствия инициативы в ее руках.

И партия Центра, и левое крыло национал-либералов также были в оппозиции рейху, к оппозиции следует отнести и поляков, эльзасцев, вельфов, датчан. Самые осторожные подсчеты показывают, что в мирное время, в условиях экономической стабильности за силами старого порядка было менее половины избирателей, нетрудно представить, что могло произойти в условиях революционного кризиса, например, в период благополучного развития рейха в 1912 г. оппозиционные силы имели в рейхстаге 276 мест против 397[318].

Идея конституционного правительства, ответственного перед образованными и уверенными в себе гражданами, чьи права ясно определены и защищены, стала программой либерализма XIX в. Тем не менее ее развитию всегда мешала политическая отсталость большинства немцев, их чрезмерное уважение законной власти, прочно укоренившаяся привычка к повиновению и подозрение, что конституционное правительство было бы чем-то ненемецким. Потом, когда образованный средний класс стал основным защитником этой идеи и борьба за единство Германии началась всерьез, обнаружилось новое препятствие – врожденное недоверие буржуазии, тайное восхищение ее представителей властью и готовность вероломно предпочесть власть свободе. Институты Второго рейха в принципе походили на западные конституционные режимы, но были авторитарными и не признавали народную власть и самоуправление ни в теории, ни на практике – это означало, что Германия вступила в ХХ в. без демократической традиции.

Эрнст Трельч в своей знаменитой лекции «Идеи естественного права и гуманизм в мировой истории» считал, что основой западного политического мышления является точка зрения, что все без исключения люди составляют единое общество (по выражению Данте humana civitas) и управляемое общим законом (jus naturale – естественным законом). Это совершенно не свойственно Германии и немецкому разуму. В Англии и Америке идея естественного права вдохновила людей на стремление к личной свободе и праву контролировать своих лидеров, ими же избранных; во Франции она превратилась в теорию полного самоуправления, равенства и прямого участия в контроле над государством[319]. Подобные идеи никогда не укоренились в Германии. Вместо этого немцы придавали особое значение внутреннему развитию индивидуума и немецкой нации как уникальной культурной формы. Направленность в себя заставляла немцев отворачиваться от практических реальностей, воздействующих на жизнь и благополучие обычных людей посредством контроля со стороны государства.

Эта «отдаленность» немцев от реалий политики и потребности влиять на ее формирование во многом отразилась и на немецком отношении к началу Первой мировой войны, вернее на ее причинах.

1.6. Германия и Первая мировая война

Nicht Blindheit ist es, nicht Unwissenheit, was die Menschen und die Staaten verdirbt. Nicht lange bleibt ihnen verborgen, wohin die eingeschlagene Bahn sie führen wird. Aber es ist in ihnen ein Trieb, von ihren Natur begünstigt, von der Gewohnheit verstärkt, dem sie nicht widerstehen, der sie weiter vorwärts reißt, solange sie noch einen Rest von Kraft haben.

Leopold von Ranke[320]

Если Эсхил показал в трилогии «Орестея», что преступление порождает преступление, насилие – насилие, и так будет продолжаться до искупления первородного греха рода человеческого. Точно так же кровь августа 1914 года стала в европейском доме чем-то вроде проклятия Атридов, развязавших страшную череду насилия, которым отмечен весь ХХ век.

Мартин Малья[321]

Вопрос ответственности за войну

В отношении причин Первой мировой войны особенно справедливо суждение, что историки с достоверной точностью иногда не могут объяснить даже конкретные события. Причина состоит в том, что имеющиеся данные никогда не бывают настолько полными и недвусмысленными, чтобы их причинно-следственная интерпретация не подлежала сомнению. Это относится