Уцелевшая. Она не пала духом, когда война забрала всё - Адива Гефен

нее, впитывая каждое ее слово: «Тогда я узнала, что люди могут привыкнуть ко всему. Может быть, благодаря этому нам удалось выжить в ужасных, нечеловеческих условиях, с которыми мы столкнулись. В первые дни нам было трудно привыкнуть к жизни в темноте, к передвижению под низким потолком. Мы боялись пошевелиться, чтобы никто ничего не заподозрил. Мы не смели кашлять или чихать, можно было только дышать. Сначала мы думали, что не сможем так жить, но через пару дней мы привыкли, как будто мы всегда именно так и жили. Человек привыкает ко всему».

22

В конце марта, когда солнце прогрело воздух, они вернулись в лес. Им пришлось это сделать.

Состояние здоровья жены Чеслава ухудшилось, родственники, соседи и знакомые заходили попрощаться с ней. Дом теперь постоянно был полон людей, которые приходили и днем, и вечером, и семье нужно было постоянно встречать и провожать гостей в своем тесном убежище до самой поздней ночи. Они очень беспокоились, что кто-нибудь, не дай Бог, услышит шум и поймет, что происходит наверху.

Авраам и Шурка не могли подвергать опасности эту смелую семью, которая не за вознаграждение и не за плату, а по душевной доброте и порядочности открыла им двери своего дома, любезно предложив защиту и пропитание.

Когда семья Авраама собиралась покинуть свое убежище, дочери Чеслава принесли им в дорогу одеяла, хлеб, немного сыра и воды и пообещали молиться за их благополучие. Добрый Чеслав спрятал их под большой кучей сена в своей повозке и долго вез к лесу, стараясь подвезти поближе.

Девочки подарили Ирене красную плюшевую лошадку.

– Мы никогда тебя не забудем, – сказала Шурка, и Авраам понял, что его любимая жена поправляется. Она снова улыбалась, и он даже слышал, как она пела Ирене песню о медведе, убегающем от пчел.

В полдень они уже стояли перед входом в Парчевский лес.

Авраам знал, где теперь находился семейный лагерь… За время их отсутствия он снова переместился. Чтобы добраться до нового места, им пришлось обойти главный маршрут и пробираться через болото. Их окружали тучи комаров, Авраам сорвал ветки вяза и отдал одну Шурке, а другую Ирене, чтобы они могли их отгонять.

– Папа, я никогда в жизни не видела таких больших комаров, – смеялась Ирена.

– Иди и бей их.

– Смотри, папа, они меня совсем не боятся. Я хочу обратно в Бойки – там было хорошо.

Авраам взял Ирену на руки, накрыл ее одним из подаренных им одеял и побежал с ней.

– Видишь? Я могу бегать быстрее комаров.

– Мой папа самый сильный папа в мире, – сказала Ирена.

– И бегает быстрее комаров! – рассмеялась Шурка.

Только ночью они добрались до лагеря: измученные и покрытые красными пятнами от укусов.

В ту же ночь у Ирены поднялась температура, и в бункер, где они находились, вызвали доктора Буча. Он натер ее тело дурно пахнущей мазью.

– Видишь, – смеялась Шурка, – запах такой отвратительный, что даже комары испугались и опухоль спала.

Ирена не жаловалась. Она уже знала, что комары – это наименьшая из ее бед, что в мире есть враги и похуже. Она улыбнулась доктору и поблагодарила его.

В семейном лагере было тихо и почти безлюдно. Словно тени, с глубоко впавшими глазами, в изодранной одежде, ходили те, кто остался в живых. После того как гетто были очищены, новых людей, тех, кто еще мог бы сбежать и присоединиться к лесным партизанам, не прибавлялось. Многие были убиты во время немецких налетов на лес, многие умерли от брюшного тифа и других тяжелых болезней, свирепствующих в лагере. Хотя прошло всего несколько месяцев с момента их отъезда, Шурка была в ужасе, увидев, насколько ухудшилась ситуация. Почти два года эти люди ходили в одной и той же одежде, она была изношена до состояния ветоши и висела на их истощенных телах как бесформенный мешок. Обувь у всех была перемотана веревками, чтобы подошвы не отваливались. Из-за отсутствия надлежащих санитарных условий в лагере стояло невыносимое зловоние.

– Вот, – сказала Шурка, взяв часть подаренной в деревне одежды, – это будет для всех.

Ирена увидела, как ее мать делится своими дарами с другими, и поняла, что надо делать. Она взяла свое одеяло, которое дали ей девочки, и отдала его одной из женщин.

– У тебя большое сердце, – сказала ей женщина.

– У нее мудрая душа, которая уже все повидала в этой жизни, – сказала Шурка.

– Только свою Алинку я никому не отдам, – сказала Ирена и обняла куклу.

Шурка и Авраам обосновались в пустом бункере, предыдущие обитатели которого либо ушли, либо погибли. Они никого ни о чем не спрашивали и не хотели знать никаких подробностей. Ирена теперь была единственным ребенком в лагере и быстро стала всеобщей любимицей.

Лето 1943 года не улучшило их существования. Дни становились теплее, ветры совсем прекратились, а жара и влажность были невыносимыми, особенно внутри бункеров, которые были построены для защиты своих обитателей от холода и вторжений, но давали очень мало свежего воздуха. Полчища комаров с близлежащих болот постоянно атаковали людей, а из-за жары ягоды на кустах малины и тутовых деревьях засохли. Более того, немцы постоянно прочесывали леса, пытаясь поймать русских партизан и тех евреев, которые уцелели в укрытии. Как-то Руска сказала им, что, поговаривают, будто дни Гитлера сочтены, что русские его здорово бьют.

– Где ты это услышала? – спросил ее Авраам.

– Ходят слухи, что немецкая армия терпит поражение на востоке, но не стоит пока радоваться. Гестапо по-прежнему ищет евреев в лесах, даже с еще большим усердием, чем раньше.

– Неужели они никогда не сдадутся?

– Может быть, наоборот, – сказал дядя Йорек, не отходивший от Руски ни на минуту. – Из-за своих потерь в боях с русскими, им нужно показать, насколько хорошо у них идет борьба с оставшейся горсткой евреев.

Йорек отвел Авраама в сторону и дал ему новые задания. Мистер Изобилие продолжал выполнять функции главного поставщика лагеря.

Но в лесу все изменилось. У евреев теперь были союзники, русские партизаны, число которых росло. Время от времени в лес приходил кто-нибудь, бежавший с востока, и рассказывал о событиях на русском фронте.

«Несмотря на хорошие новости, мы боялись радоваться раньше времени, – позже вспоминала Шурка. – По лагерю ходило много всякого рода слухов. О газовых камерах, об истреблении, депортации, убийствах… В том печальном состоянии, в котором мы находились, мы не смели даже мечтать о том, что кому-то удастся остановить