Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

более того. «Меня посадят в тюрьму за совращение малолетней», – шутил он. «Тебя однажды убьют за то, что ты покинешь меня. Ты ведь покинешь меня», – печально улыбалась она, и было непонятно – задавала вопрос или утверждала. Просила: «Оставайся», а у него при этом слове мгновенно перед глазами вставала Цзинь в окружении детей, и ему становилось стыдно за свою измену и жутковато от мысли, что Цзинь узнает. Но Амайя, обнимая, ласкала его, и возможное будущее уходило в туман. Оставалось только: может, всё обойдётся?..

Чаншунь вынырнул из забытья, как будто проснулся: открыл глаза и… готов?! Привык так просыпаться за годы боёв и походов. Захотелось вскочить и приступить к делам. Он даже напряг мускулы и приподнялся, но адская боль снова припечатала его к земле. Неужели конец?! Неужели вот так бездарно он закончит своё пребывание на этой грешной земле? Грешной земле?! Это не земля грешна – земля чиста и беспорочна, а вот он, Дэ Чаншунь, грешен, и грехи его не отмыть, не отмолить. Неслучайно ему являлись образы близких людей, перед которыми он виноват. Правда непонятно, с чего это среди них затесался Цзян Чжунчжэнь. А-а… наверно, с того, что он, командир полка, ослушался командующего колонной. Цзян приказывал уйти в горы, основать лагерь и ждать, пока ситуация не изменится в пользу Гоминьдана. Это всё равно, что сидеть на берегу и ждать, когда мимо проплывёт труп врага. Он и повёл свой полк в горы, но, как на грех, встретились бэйянцы, и случилось то, что случилось.

Вечерело. Чаншунь видел сквозь листву небо – оно быстро, как и полагается на юге, наливалось густой синевой, в которой уже начали проклёвываться самые яркие звёзды. Усеянное далёкими светилами ночное небо, конечно, очень красиво, – подняться бы туда, к этим звёздам! Но Чаншуню скоро стало не до красоты: к боли в спине прибавились спазмы голода и жажды. Он понимал, что смерть совсем рядом, а помощи ждать неоткуда, однако сдаваться не собирался. Точно так же он не хотел сдаваться, когда мальчишкой стоял по колена в воде Амура перед беснующимися горожанами и казаками. И, если бы не дед Кузьма Саяпин, скорее всего погиб бы, как погибли его мать и отец, не просившие пощады.

Дед Кузьма и все Саяпины… Как они старались загладить в его сердце вину своих соплеменников, этих зверей в человечьем обличье! Да и не было в них ничего человечьего – страшные глаза… разинутые клыкастые пасти в кровавой слизи или слюне… рычание вместо слов… Разве это можно забыть?! Но Саяпины старались. Чаншунь их ненавидел и… жалел. Понимал, что они относятся к нему со всей душой, потому что – хорошие люди. И знал, что сын и внук того же деда Кузьмы отправились в Китай – и не торговать, а убивать китайцев. Но дед их тоже любит и считает очень хорошими. Чаншунь всегда удивлялся, как тесно связаны между собой человеческие добро и зло, как вдруг, в силу обстоятельств, они меняют своё обличье – добро становится злом и наоборот. Недаром древние мудрецы заметили это и создали Школу Тёмного и Светлого начал, инь ян цзя. Чаншуню очень хотелось погрузиться в изучение этой философии, но цепь событий сначала в России, затем в Китае, опутав, увлекла его в историю, и вот он, полковник Революционной армии, умирает теперь в кустах, как побитый каменьями бродяга.

Он собрал все силы, стиснул зубы и перевернулся на живот. Боль, хлестнувшая по спине, отозвалась звоном в голове. Затем он услышал хруст и чавканье – кто-то что-то ел! Осторожно поднял голову и упёрся взглядом в бородатую белую морду с большими блестящими глазами. Морда жевала траву, стебли свисали из пасти.

– Катька! – сказал Чаншунь и заплакал. – Моя Катька!

– Бе-е… бе-е… – сказала коза.

В вечерней тишине её блеянье разнеслось далеко и сразу же ответно послышался зовущий женский голос:

– Байсюэ![37] Байсюэ!

Коза повернула голову на призыв и громко заблеяла, но с места не сдвинулась. Она словно звала на помощь. Женщина шла на её голос, постепенно приближаясь. Чаншунь слышал, как она сердито ворчала, обходя оставшиеся следы сражения:

– Намусорили тут – ни пройти, ни проехать… Вояки!

– Помогите! – выкрикнул он из последних сил.

Это ему показалось, что выкрикнул, – на самом деле выдохнул громким шёпотом, Белоснежка блеяла гораздо громче.

– Ой, живой! – охнула женщина, подойдя совсем близко. Наклонилась и тронула Чаншуня за плечо: – Ты чей, солдатик?

– Революционная армия, – просипел Чаншунь.

Силы оставили его, он упал головой в траву и потерял сознание. И уже не слышал и не видел, как женщина пошла за подмогой. Она пыталась увести козу, но та упёрлась и не желала двигаться с места. И стояла возле Чаншуня как белый ориентир до тех пор, пока не пришли крестьяне с тележкой и не повезли раненого в деревню.

Очнувшись, Чаншунь обнаружил, что лежит на кане в чистом белье, а в маленькое окошко заглядывает солнце. Пошевелился и не почувствовал острой боли; остаточная была, тупая, тянущая, но совсем не та, что терзала вечером. Осторожно ощупал тело под рубахой – от груди до пояса оно было туго забинтовано грубоватой на ощупь тканью. Ясно: над его ранением основательно потрудились и, похоже, не безрезультатно. Но – кто? В той безвестной деревушке, возле которой произошёл его бесславный бой, вряд ли мог найтись профессиональный врач – скорей всего, знахарь или целитель из монахов. В конце концов это совершенно неважно – была бы польза, а польза несомненно была, потому что организм яростно потребовал пищи и питья. Чаншунь даже застонал от спазма в животе, и в комнате тотчас появилась девушка – совсем юная, почти девочка, в белых полотняных штанах и свободной полотняной рубашке, в разрезе которой Чаншунь увидел – когда она наклонилась над ним – маленькую грудь с торчащими сосками. Ему стало неловко, словно совершил постыдный поступок, и он прикрыл глаза.

– Больно? – участливо спросила девушка. – Потерпи. Скоро будет легче. Наш Дедушка Мун – очень хороший целитель!

– Пить, – сказал Чаншунь, не открывая глаз. – Дайте, пожалуйста, пить.

– Да, да, сейчас! – и девушка выпорхнула из комнаты.

Вернулась она через несколько минут с деревянным подносом, на котором стояла миска с горкой риса, сбоку горки лежала варёная куриная ножка, в глиняной кружке дымился чай, в чистой тряпочке были завёрнуты палочки. Поставила поднос на скамеечку возле кана, осторожно приподняв Чаншуня, подоткнула под спину жёсткий валик и начала кормить. Но сначала дала глотнуть чаю, предупредив, что горячо.

– Как тебя зовут? – спросил он, утолив