Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

леса – тоже, поэтому японская эскадра, шедшая к Николаевску, только заглянула в бухту и прошла дальше. Вагранов плюнул ей вслед, понимая: как бы ни кипело его русское сердце от желания поквитаться с подданными Страны восходящего солнца за 1905 год, сделать что-либо он не в состоянии.

А вот сейчас, услышав о партизанской армии, идущей освобождать Нижний Амур от интервентов и продажных белогвардейцев, он загорелся вновь надеждой сделать для России что-то значимое.

Пелагея моментально учуяла его настроение, расстроилась до тайных слёз, однако виду не подала и не стала Митю ни от чего отговаривать. Пусть будет что будет.

Через несколько дней, сразу после Рождества, на санях в Де-Кастри прибыла команда – сорок восемь солдат и добровольцев из жителей Николаевска во главе с подполковником. Подполковник явился в правление артели, когда там находились председатель и Вагранов.

– Ты – местная власть? – без предисловий спросил он Реутова.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, – с чуть заметной издёвкой ответил Митрофан Степанович. – У нас анархия.

– Как это? – удивился подполковник.

– А так. Безвластие.

– Ты давай не шути, а то у меня разговор короткий, – грозно начал полковник.

– А я не шучу. У меня под началом одни лишь рыбаки.

– Мне всё равно. Команду надо разместить по домам. Займись.

– Я же вам сказал: я не власть. Слушать меня никто не обязан. Размещайтесь сами. Хоть тут, в правлении, если поместитесь. Больше мне предложить нечего.

– Чёрт побери, мы же вас пришли защищать! – вскипел подполковник.

– От кого, ваше высокоблагородие? На нас никто не нападает.

– От красных, разумеется.

– А кто это? Мы красных никогда не видели. Жёлтых встречали, да они мимо прошли. Может, и красные пройдут. А?..

Подполковник неожиданно тяжело вздохнул:

– Может, и пройдут… Ладно, – махнул рукой, – идите. Сами разберёмся.

Разобрались. Где уговорами, где угрозами, а где по добросердечию русской души бòльшая часть команды разместилась по домам жителей посёлка, а десяток солдат вместе с подполковником заняли правление артели. Распределили и лошадей с санями.

Красные появились через несколько дней. Вернее, один красный. На одноконных прогулочных санках. Молодой красивый парень в полушубке, перетянутом портупеей, с красным бантом на груди, однако без оружия, но с белым флагом.

– Э-э-эй, колчаки! – закричал красный, размахивая флагом. – Двигай сюда, на построение!

Подполковник вышел на крыльцо в шинели внакидку.

– В чём дело? – грозно начал он. – Кто таков? Зачем явился?

– Всё обскажу, ваше благородие. Как только все твои служаки соберутся.

Команда собралась быстро. Выстроились в две шеренги на площадке перед правлением. Подоспели любопытные жители, пришли члены правления. Вагранов с Пелагеей немного припоздали, но зычный голос красного разносился в морозном воздухе по всем, казалось, уголкам посёлка. Так что слышно было всё.

– Я – командующий Амурской партизанской армией Яков Иванович Тряпицын, – говорил красный. – Я пришёл к вам без оружия, как парламентёр. У меня тысяча пятьсот проверенных в боях товарищей. Мы идём, чтобы освободить русский Амур от заморских интервентов. Вы этим интервентам служите, то есть предаёте свою Родину. Подумайте! Мы можем вас уничтожить, но не хотим лишнего кровопролития. Вы ещё можете послужить Отечеству. Поэтому предлагаем сложить оружие и разойтись. Кто пожелает, может к нам присоединиться – вместе будем бить врагов России.

Подполковник слушал его речь, по-прежнему стоя на крыльце, лишь надел шинель и портупею. Молчал и водил взглядом по шеренге солдат.

А Тряпицын продолжал:

– За службу в армии Колчака никого преследовать мы не будем. Ошибаться может каждый, но ошибки надо исправлять. Да и самому Колчаку осталось править недолго: Красная Армия Советской России прижала его к Байкалу, и скоро он ответит за свои злодеяния перед справедливым судом. Так что решайте свою судьбу сами.

Наступила пауза. Солдаты и добровольцы переглядывались, не решаясь сделать первый шаг. А Дмитрия вдруг окатила мощная волна возвышающей энергии. Он понял, что готов пойти за этим человеком куда угодно. И надо сказать, потом не раз был свидетелем, как эти волны, исходящие от молодого, распахнутого жизни человека, увлекают толпы людей.

Дмитрий взглянул на Пелагею, державшую его под руку. Она ответила взглядом, умоляюще-беспомощным, однако руку убрала и ничего не сказала. Он решительно вышел из толпы любопытных и обратился к Тряпицыну:

– Товарищ командующий, запишите меня. Дмитрий Вагранов, бывший политзаключённый. Инженер-путеец. Может, пригожусь.

Тряпицын спрыгнул с саней, подошёл и обнял его:

– Спасибо, товарищ Вагранов! Конечно, пригодитесь.

Из солдатской шеренги вышли сразу двое:

– Запишите и нас.

И словно прорвало плотину: одни, и не только солдаты, толпясь, подходили записаться, другие ставили винтовки в «горку» и отходили в сторону, в отдельную группу. Стоял шум, как на толкучем базаре, на полковника никто не обращал внимания. А он смотрел с крыльца на всё происходящее безумными глазами, лицо наливалось кровью, правая рука расстегнула кобуру револьвера, висевшего на ремне, и вынула оружие…

Резкий хлопок выстрела перекрыл шум и говор. Все взгляды мгновенно обратились к домику правления. Тело подполковника грузно осело и скатилось с крыльца на затоптанный снег, фуражка с кокардой отлетела в сторону, вокруг чернявой головы разросся алый венец мученика.

– Он сделал свой выбор, – заключил Тряпицын.

25

Дэ Чаншунь, полковник Революционной армии Гоминьдана, лежал в кустах, в небольшом овражке, куда его отбросило взрывом снаряда. Полк был разбит вдребезги, и в этом он винил прежде всего себя. Безмозглая креветка, поверил перебежчику от бэйянцев, что противостоящие его полку два батальона, которых он зажал в узком ущелье, готовы перейти на сторону Гоминьдана. А, впрочем, чего удивляться? Едва ли не ежедневно люди осознают, на чьей стороне правда, и переходят туда, и воюют потом достойно. Тут, оказалось, не тот случай.

Хитришь, укорил он себя, хочешь уйти от ответственности. То, что ты показал себя наивным и доверчивым, нисколько тебя не оправдывает перед тысячью крестьян, которые поверили твоим речам о «трёх принципах» Сунь Ятсена и пошли против власти Чжан Цзолиня. И сражались, как умели.

Где она теперь, эта тысяча?!

Чаншунь пошевелился, вскрикнул от пронзившей копьём боли в спине и впал в забытьё. В пульсирующем сознании промелькивали туманные образы, в которых иногда проявлялись знакомые черты Цзинь, Сяосуна, Сяопина, Цзян Чжунчжэня, детские мордашки – Госян и Цюшэ… Дольше других задержалась Амайя Кобаяси. Тогда, в Японии, он вдруг начал выяснять, что означают её имя и фамилия; обрадовался, узнав, что Амайя значит «Вечерний дождь», а Кобаяси – «Маленький лес». Смеялся: «Ты – мелкий дождик в маленьком лесу». Она, и верно, была маленькой, тоненькой, хрупкой и никак не тянула на свои двадцать лет – школьница, седьмой-восьмой класс, не