Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

Морозовскую фабрику и назад. Вахты у нас неслись, как полагается на военном корабле – только с той разницей, что вахта существовала лишь ночью. Дней через 6 часть команды попадала в караул на пристань, где и дежурила целые сутки, стоя по 4 часа в сутки на часах. Из общих обязанностей были доставка провианта из интендантства, да иногда какие-нибудь экстраординарные артельные работы. Вот и все были несложные обязанности наших «красных матросов».

Блестящая канцелярия

Штаб флотилии развернул бумаготворчество: отношения, прошения, рапорты, предписания – все в духе старых традиций; вряд ли у настоящих большевиков был бы возможен подобный порядок. Штаб потребовал завести судовые канцелярии на каждом пароходе, судовые архивы – командиры этому, конечно, воспротивились, сославшись на временные трудности отладки работы команд. Однако бумажонки писать приходилось по всякому пустяку; начиная с утра, когда обязан был представлять утренний рапорт о состоянии судна.

Главой канцелярии стал Петр Рукша; инспектировать его приезжал юный Борис Стааль из Селигеровского штаба нашей флотилии, потомок генерала Стааля, отличившегося в войне с Наполеоном. Борис, что и следовало ожидать, оказался зверским педантом. И, тем не менее, он остался крайне доволен блестящим состоянием канцелярии в Тверском отряде.

Петька развел самую немыслимую активность, с головой окунувшись в стихию «исходящих–входящих–переходящих». Нанял машиниста-переписчика.

И попробуй сдать бумагу не по форме, Петька все жилы из тебя вытянет: при всяком случае в каждой бумаге должно быть упомянуто кому и от кого она предназначается, должно быть проставлено название порта и города, где эта бумага писалась, номер по исходящему журналу; упаси боже перепутать рапорт с отношением, предписанием или докладной запиской. Повторюсь, Борис Стааль-младший был впечатлен постановкой канцелярии в нашем Тверском отряде.

А Петька Рукша, артист, он – подхватив манеры комиссара Круглова – вообще был всегда очень раздражителен, вечно ругался, размахивая своими длинными руками; кричал, командовал. Его фигура в рабочей куртке с синим воротником, черных брюках, фуражке набекрень и с синим шнуром от нагана с привешенными на нем костяными ярлычками от ключей, была крайне заметна своей долговязостью, разнузданностью и типичной для «товарища» внешностью. Хотя один новообращенный в матросы «Ярославича» семинарист тут же заявил мне, что подозревает в военморе Рукше шпиона от держав альянса: англичанина. Отчего так? Не пояснил.

Несколько раз с Петькой в разных советских учреждениях происходили на почве ругани скандалы. Бывало, замешкаются исполнить его требование – он сейчас на дыбы и давай разносить служащих, что, без сомнения, не всегда удачно сходило: те иногда отвечали и начиналась перебранка; хотя, верно, до скандала ни разу не доходило. Как никак «товарищей матросов» уважали и побаивались.

Лихая декорация

Вели мы себя, конечно, по-прежнему осторожно, но бывало, пересаливали в смысле краснофлотской распущенности. Думаю, настоящие защитники Красной России приходили в удивление от нашей лихости. Вечерком после ужина мы, накинув на плечи бушлаты, с неизменными наганами за поясами, толпой отправлялись гулять на берег. Гуляющая публика, завидя нас, переходила поспешно на другую сторону. Мы, насвистывая, громко смеясь и перекидываясь крылатыми словечками, медленно шли по набережной Волги и не было от нас проходу ни «буржуям», ни «пролетариям». Первые большей частью, как уже сказал выше, переменяли место прогулки.

«Пролетариев» мы еще меньше стеснялись и толкали их почем зря. Они огрызались, но стоило кому-нибудь из нас проговорить многозначаще: «Что?» – и те моментально старались скрыться с наших глаз. Более или менее смазливеньким женщинам дороги тоже не давали – им говорили комплименты.

Потом шли в киношку, брали места в ложу и залезали туда, продолжая громко делать замечания насчет публики. Первое время нас всегда провожали самыми беспокойными взглядами, но потом свыклись и только осторожно и опасливо поглядывали, никак не в состоянии освоиться, на наши наганы. Конечно, наши замечания в помещении кинематографа были все-таки сравнительно цензурные, но мы там давали волю своим языкам насчет многочисленных парочек, которые всегда теперь избирают для амурного времяпровождения эти учреждения.

После кинематографа, если было не поздно, шли в городской сад, где толпами по полутемным аллеям под игравший оркестр бродили тверяки, главным образом новая советская интеллигенция: курсанты Тверских кавалерийских советских курсов (бывшее Тверское кавалерийское) или, как они называли себя, «юнкари» – в мундирах бывшего училища, только без погон и с дьявольской пентаграммою на фуражке, в нитяных белых перчатках, со стеками и с громко звенящими шпорами на сапогах; затем – молодые советские чиновники – недоросли в традиционных зеленых френчах и шляпах; семинаристы в своей форме; потом просто какие-то митюхи в косоворотках и «спинжаках»; железнодорожники; почтово-телеграфные служащие и бездна подмалеванных девиц, за которыми совслужащие усиленно ухаживали, луща семечки и дымя папиросами.

Наше появление всегда обращало на себя внимание. Думаю, ни одна душа не могла в это время заподозрить нас в белогвардействе, настолько мы вели себя по-товарищески, по-матросски. Мы старались.

Флирт у нас тоже был. Однажды к нам на «Тверь» во время ужина пришли две особы из «мотыльков»; назвали себя Зинкой и Зойкой – якобы сестры; маленькие пухлые блондинки в матросских костюмчиках; нос картошкой; большие любительницы «покюшать». Задержались. Мы, ни в чем им не отказывая, кормили их гречневой кашей и выслушивали тверские слухи.

Пароходы для Ржевского отряда

Флотилия росла. Через некоторое время в Тверь подошли реквизированные пароходы, предназначаемые для Ржевского отряда: «Основатель», «Межа», «Руфа», «Могучий» и «Север». Это были маленькие колесные пароходики, из которых наиболее приличным можно было считать одного «Основателя». «Могучий» же, например, был весь деревянный, с перегнувшимся под тяжестью котла и машины корпусом. «Межа» и «Север», с их прогоревшими трубами, были настолько малы, что если перебежать с одного борта на другой, то они раскачивались. Оказалось, их взяли для флотилии исключительно из-за их осадки. У Ржева было мелко, и наши тверские суда там большую часть навигации ходить не могли; а такие могли там двигаться и в самое мелкое время. Ну, конечно, не было конца насмешкам по поводу этих самотопов; Ржевский отряд сразу окрестили «Небогатовской эскадрой».

Вопрос о командах Ржевского отряда исчерпывался просто: как раз в эти дни появился декрет Совнаркома о том, что все моряки речного торгового флота, в главной степени волжские, с момента опубликования считаются на военной службе Советской республики и не имеют права до конца навигации покинуть своих мест; ввиду ожидаемой крупной буксировки хлебных запасов снизу, вследствие очищения Волги от чехо-словаков (в это время была отбита у них Казань).

Однако чуть ли не на второй день прибытия этих самотопов – команды, узнав о