Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

«Да так, сидели на страстную вечером с мужиками в селе Ильинском, пили чай; говорили за жизнь. Я высказался, мол, при Николае Кровавом и то легше было; мол, глянь, советская власть больно долго задержалась, уже поди в два раза дольше Керенского. Сам я разговор забыл. А после пасхи, сразу после 5 мая по-новому, в Ильинское прислали военных милиционеров из Вышнего Волочка: идут меня арестовывать. Мол, Пушков унизил и дискредитировал советскую власть, ведя вредоносные разговоры. Я им сказал: арестовывайте, я не боюсь, зная, кто на меня возводит поклеп!».

«Кто ж возвел?».

«А, пусть немного подождет, я с ним разберусь. Вор. Позарился на мое имущество».

Так Пушков и сидел в тверской чеке с мая, ожидая суда. «Видать, – говорил он, – меня отсюда не скоро выпустят, пока я им все работы не переделаю. В клуб «Бурлак» меня конвоировали; в партийную столовую конвоировали; в епархиальное училище, где ноне профсоюз водников; теперь к тебе. Ничо! Я работать умею».

Пушков задушевно сошелся с пожилым матросом Федоровым, моим кравотынским земляком, оказавшемся среди единичных представителей прежней команды «Ярославича», согласившихся остаться в Твери и поступить в Красный флот.

Сидит, бывало, Пушков после работ, ждет конвой, который отведет его в чрезвычайку. С ним рядом Федоров: обсуждают ни много ни мало революционное движение в Японии. Пушков в тверской советской газете вычитал, будто в Японии происходят весьма серьезные волнения; работницы мануфактур в городах выступили на улицу; против японских баб двинуты войска; войска же стрелять в народ отказываются.

Федоров на это: врут, не может такого быть! В Японии, мол, бабы смирные и девки покладистые – и давай в который раз излагать свою историю японского плена и общее впечатление от японских девок.

«А ты знаешь, – говорит Пушков, – в чем причина их беспорядков? Причина беспорядков отсутствие риса. В Японии вместо хлеба употребляют рис. А кулаки прячут рис от продразверстки. Зарывают в навоз».

«Не, – отрицает Федоров, – у японцев навоза нет. Откуда у них навоз?».

«От скотины», – подсказывает Пушков.

«Брось, – отмахивается Федоров, – все врут твои газеты. Желтая раса постники, они харчат рыбой да морскими гадами. Откуда у них скотина?».

Вот два философа!

Надо сказать, Федоров меня сразу распознал, однако виду не подал. Лишь в какой-то из дней, когда у меня побывали товарищи по Морскому корпусу, Федоров мне при случае вполголоса:

«Знаете, Павел Васильевич, хорошие все эти ребята, да больно уж большевики, того и гляди, кого-нибудь расстреляют! Уж больно мне за вас боязно: а что, ежели распознают, кто вы? Убьют ведь».

Я отвечал на это: «Ничего, не узнают. Ты, знай, молчи!».

Он мне: «Да уж конечно, земляка не подведу».

Пополнение тверского отряда

Во второй половине сентября организация Тверского отряда была окончательно налажена. Был флот, были зачатки команд, был штаб. Начался наем недостающих людей. На каждый пароход требовалось по 3 машиниста, столько же кочегаров, человек 8 матросов, артиллеристы, пулеметчики и санитар. Остались же на пароходах главным образом машинная команда и матросы. Специалистов по военному делу, ясно, не было.

Вначале желающих поступить в Тверской отряд было немного. Однако террор середины сентября, развязанный чрезвычайкой после «покушения» на Ленина, подхлестнул тверяков искать спасения на официальной службе.

Настолько мутная была история с этим покушением, что и советские газеты запутались в ее изложении. Вначале сообщали о «легком поранении истеричной эс-эркой»; де, задела ему руку, после чего, не дожидаясь носилок, красный вождь самостоятельно поднялся по лестнице на третий этаж к себе в квартиру в Кремле, а состояние духа у него бодрое и он шутит, мол, «подкузьмили мне руку». Потом и в газетах, и на митингах затрубили едва не о свершившемся убийстве, о двух огнестрельных ранениях в грудь. Вместо одной не попавшей в цель эс-эрки предъявили целую банду отпетых убийц: вскрыли заговор «наймитов и попов».

В середине сентября в одну ночь в Твери арестовали всех зарегистрированных офицеров (мы, «матросы», счастливо избежали этой участи); потом объявили белый террор, стали брать заложников – объявили, что на каждое контрреволюционное выступление в губернии из списка заложников каждый раз будет расстреливаться несколько человек. Из лично знакомых мне людей в эти первые 36 тверских заложников взяли Архангельского, управляющего хозяйством на Морозовской фабрике; очень достойного человека. Остальные заложники были: несколько человек священства, аптекарь, купец, несколько бывших офицеров, заводчики, эс-эры – все мужского пола. Женщин в этот первый этап в заложники не взяли.

В общем, после всех этих событий тверяки порядочно струхнули. Лозунг «Все лягут на лопатки» пригнал в Красный флот (как в убежище) самую разную публику: интеллигенцию, гимназистов, семинаристов, реалистов, крестьянскую молодежь…

Чающие места буквально выстраивались на пристани. Караульный по очереди пропускал их на штабную «Тверь». В маленькой верхней рубке помещалась канцелярия штаба. За столом обыкновенно сидел кто-нибудь из начальства и принимал прошения. Для этого уже заранее были заготовлены бланки с вопросами и желающий поступить только их заполнял и подписывал, предварительно выяснив условия.

За все это время явилось только человека три с партийными билетами – так что можно судить, какова была популярность большевизма в Твери. Спрашивают: «Вы большевик?» – отвечает: «Да!» – «А ваш партийный билет?» – «Я, видите ли, так сказать, в партии не состою» – «Ну тогда вы и не большевик» – «Нет, как же, я сочувствую коммунизму и советскому правительству» – «А почему же не запишитесь?» – «Да, оно, верно, записаться нужно бы было, да все это, знаете, неудобно: там собрания, сходки, митинги… Уж посещать нужно, ну а где тут, до собраний ли, когда в животе пусто».

Раз как-то явился развязный матрос с красным коммунистическим билетом. Комиссар Колмыков, уже по виду этого «товарища» определивший, что он за птица – предъявил такие условия, что матрос вылетел, не дождавшись их конца; заявив, что наши условия хуже старо-режимных, а он де все ж обожает свободу и лучше будет служить на частной службе, чем в Красном флоте.

Добавлю, что команда у меня на «Ярославиче» – за самым ничтожным исключением – была новонабранная. И надо сказать, что подбор оказался удачным. Сжиться между собою она вся, конечно, не могла сразу, но за все время моего командования ни одного недоразумения на почве ссор в команде не было. Да, собственно, большинство команды после 6 вечера сходили на берег, так как там жили их семьи, и возвращались лишь утром, а следовательно и сталкиваться между собой они могли лишь во время службы. Ну, а службы у нас тоже много не было – вахты да походы на