Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

что здесь на Верхней Волге предназначается создать военный речной отряд. Для защиты как от белых войск, так и для охраны идущих снизу хлебных грузов. Наша республика переживает сейчас, вы сами знаете, тяжелый период своего существования. Она сжата со всех сторон неприятелем. И станет понятным поэтому, почему здесь, на вашей тихой Волге вдруг создается какой-то военный флот. Но, товарищи, у нас нет людей; все верные сыны отечества и социализма уже на фронте; мы не можем посадить на наши пароходы настоящих матросов, их нет! Поэтому я обращаюсь к вам и прошу по мере сил остаться на своих местах, чтобы не создавать разрухи. Я не могу обещать вам золотых гор, вы это сами хорошо должны понимать, но долг перед советским правительством вы можете выполнять. Повторять выгоды, какие вы получите, поступая к нам, я не стану – вы их уже знаете. Водный транспорт нам обещался во всем придти на помощь и обеспечить вас квартирами для семейств. Со своей стороны мы приложили все усилия, чтобы оставить вам ваши оклады. Силой мы к себе не тянем – поступление к нам добровольное, на то мы и красный флот. Подумайте, обсудите положение, а завтра составьте списки, кто остается!».

«Несколько слов относительно командиров, – продолжил комиссар Колмыков. – Те командиры, которые находятся сейчас, у нас командовать не смогут, им нужно знать военную часть. Поэтому командирами у нас будут военные моряки. Но так как мы все речного плавания не знаем, то нам придется предложить товарищам капитанам занять места боцманов, а лоцманам сделаться рулевыми, как называются у нас ваши штурвальные. Может быть, это не понравится многим – но это уж дело вашей совести – повторяю, у нас служба добровольная и никого силою мы тащить не собираемся», – закончив разъяснения, Колмыков окинул взглядом собрание и сел.

С минуту среди волгарей длилось молчание. Потом раздались разговоры вполголоса и скоро все зашумели, делясь впечатлениями.

«Нет, чего ж туд делать, – слышалось из рядов, – мы так не договаривались; сказали токо пригнать суда; домой поеду, какой я воин!» – «А мне и хотца да дом чинить надо» – «Ну, к лешему с военной службой, три года тянул, хватит с меня!» – «Ну, а по мне все равно!» – «Да к ты холост!» – «Эх-ма, кровь, все кровь!».

Старики капитаны тихо переговаривались между собою. В общем чувствовалась нерешительность.

Тут встал один из президиума, член транспортного управления Харитонов, и, дождавшись при помощи звонка тишины, двинул такую речь:

«Товарищи! Товарищи волгари и служащие водного транспорта! Россия, так сказать, находится на краю своей гибели! Капитал пытается поработить геройский пролетариат и война продолжается. Предположим, нас поработят. Предположили? И Россия следовательно опять попадет в лапы царизма? Попадет, предположим. Что ж, вам лучше будет, допустим? Допустим! И что же, опять встанет на свои места шайка угнетателей? Нет, этого нельзя допустить. Мы, мы все волгари, все служащие волжского транспорта не допустим этого и пойдем добровольно служить на Селигеро-Волжскую флотилию, чтобы спасти революцию».

Оглянувшись на комиссара Круглова, Харитонов довольным сел на свое место.

Собрание зашумело опять. Пошла разноголосица по рядам, задавались вопросы к президиуму и слышались отдельные выклики вроде: а сколько крупы выдают? как насчет обмундирования? идтить так идтить!

Внутри команд гул обсуждений нарастал: «Домик надо чинить, баба скоро родит»; «Жалование невеликое, с харчем не ясно; никаких удовольствий от военной службы не выходит; окромя того, и бабе на военном пароходе проживать не можно; кто ж пойдет»; «Куда малолеток с пароходов?»; «Захочешь со службы сойти – поди подавай за две недели прошенье; никаких смыслов нету!».

Встал какой-то еще один из президиума, от управления водного транспорта:

«Товарищи! Отбросьте личные счеты! Всем нам не сладко живется, поэтому мы и хотим помочь беднякам. Послушайте, как сказал предыдущий оратор, товарищ Харитонов: надо родину от зла капитала спасать. Я за то, чтобы все шли!».

Решили голосовать, кто остается на службе. Вышло человек двадцать из почти ста.

Комиссар Круглов сидел в президиуме молча, но видно было, что он надувается от злости и готовится к речи. И вот когда кто-то крикнул «Ну что ж, проголосовали и кончаем скорее!», он вскочил и глядя вниз, сбиваясь от волнения, произнес:

«Товарищи! Это все в общегосударственном масштабе надо понимать… Служба коммунизму – это понять нужно, что тебе добра хотят… А кто не хочет – мы знаем, как с ними разделаться, нам таких и не надо, мы с саботажниками справимся! Я вам говорю: кто не хочет поступать в военную флотилию и от нас, от водного транспорта – тот к чертову деду! Завтра расчет получишь! Нам мерзавцев держать нечего!».

Собрание совсем притихло. Кто-то из президиума пытался что-то сказать, но Круглов резко его оборвал: «Да-да, к чертову деду! У стенки все поговорят!».

Наш комиссар Колмыков, видя такой оборот дела, встал и видимо желая ликвидировать инцидент (а он ему не был нужен) сказал, что он повторяет свой призыв и просит прислать завтра списки с желающими остаться на пароходах; однако упомянув, что все это должно быть добровольно.

Круглов его оборвал: «Все они пойдут, без разговоров, товарищ, пусть только саботаж устроят!».

Этим фактически собрание было закончено и, вынеся в общем резолюцию о желающих оставаться, волгари хмуро разбрелись.

В результате собрания на другой день почти 1/2 команд решила остаться на своих местах – вероятно, помня речь Круглова. Часть все же, напирая на домашние обстоятельства, разъехалась по своим деревням и, к счастью, ни о какой стенке речи не было.

С собрания личный состав уже считался в ведении флотилии и теперь, получая из интендантства провизию, нам предстояло много возиться с ее выдачей. Не приходится удивляться, что я в этом случае свожу все на провизию. Это были дни, когда никакое дело не шло из-за недостатков пропитания. Когда каждый, поступая на службу, первым делом требовал не жалования, а пищи.

Вечером того же дня, после собрания, у нас в гостинице «Петроград» – встреча с вызванными из Осташкова товарищами. Лейтенант Лукин (он приехал в Тверь с супругой) распределяет нашу горстку «заговорщиков» по пароходам, на роли командиров. Шурка Муравьев получает «Петроград»; Володя Бобровский «Девет»; Мише Юнакову достается «Баку», а мне волжский буксир «Князь Михаил Ярославич». Петр Рукша назначается чином для поручений при штабе отряда. Пока лейтенант инструктирует нас, мадам Лукина время от времени вставляет: «Иван, будь осторожней!».

Волжский – третий – отряд флотилии сформирован. Остается приняться за дело: уже завтра принимать по описи пароходы и приводить их в порядок.