Одинокая ласточка - Чжан Лин

Я был точно в бреду, когда вернулся бегом в строй, даже забыл передать командиру слова инструктора Фергюсона. Во время групповой тренировки я не расслышал приказ, командир отряда подозвал меня и при всех дал мне пощечину. Удар был крепким, щеку сперва обожгло, а затем сверху будто наклеили пластырь. Зарядка кончилась, мы пошли завтракать. Видя, что я уставился в одну точку, Сопливчик подложил мне в чашку маринованной стручковой фасоли. За каждым столом сидело шестеро китайских курсантов, еды было ровно столько, чтобы мы не голодали, и не более того, досыта не наешься, и тот, кто мешкал, мог остаться ни с чем.

– Твою ж мать, ты глянь на его каракули, – тихонько сказал мне Сопливчик, – как курица лапой, ни одного иероглифа не разобрать. Кого он из себя строит?

“Он” – это командир отряда.

Сопливчик думал, я все еще переживаю из-за пощечины.

Он не знал, что утренняя пощечина была лишь верхушкой всех тех унижений, которые я сносил в последнее время. Под этой верхушкой крылось еще невесть сколько слоев. Покров из унижений стал таким толстым, что превратился в сухую твердую корку – лепи не лепи сверху новые слои, а до кожи им уже не добраться.

И уж тем более Сопливчик не знал, что на самом деле я думал об А-янь.

А-янь стала какой-то другой, казалось, у нее в пояснице выросла еще одна кость, которая при ходьбе не давала спине согнуться. Но дело было не только в кости, А-янь будто сбросила старую кожу и отрастила новую. Она начала жизнь заново.

Позже я услышал, что говорили в отряде: мол, пастор Билли приютил бродяжку, учит ее врачеванию. О том, как она очутилась в Юэху, я узнал лишь несколько лет спустя.

По ее взгляду я понял, что я для нее уже умер. Но такая смерть меня не устраивала, я хотел умереть еще раз, не так, как представлялось ей, а как задумал я сам. Я уже целый год планировал собственную кончину. Между смертью вдали от А-янь и смертью рядом с А-янь была огромная разница. Ну, погибну я как герой, а толку-то, если А-янь далеко, – как говорится, “чтобы гулять ночью, нет смысла выряжаться в парчу”. Но раз А-янь здесь, моя смерть обретает зрителя. Теперь, когда А-янь была рядом, меня вдруг стало еще больше занимать то, как именно я умру. Жизнь за жизнь – это любому дураку под силу. Чтобы быть достойным такой зрительницы, как А-янь, нужно умереть, обменяв свою жизнь на жизнь десятерых.

Я должен был доказать А-янь – не всему миру, а только ей одной: я не трусливое малодушное ничтожество.

Позавтракав, мы направились в аудиторию, где проходили занятия. Так называемая аудитория была всего-навсего двумя старыми жилыми домами, объединенными в одно помещение, с двумя дверями и четырьмя окнами, и двери в щелях, и окна в щелях. Когда холодало, ветер залетал через щели внутрь и свистел как настоящий свисток. Позади нас висели три карты: карта боевых действий в Европе, карта боевых действий в Китае и карта боевых действий в Тихом океане. Перед нами, за спиной инструктора, была картина, нарисованная прямо на стене: две сильные руки в крепком рукопожатии. На левой руке был изображен звездно-полосатый флаг, на правой – флаг с белым солнцем на синем небе[28]. Ведя урок, инструктор стоял точно по центру рукопожатия, отчего казалось, что рисованные руки ухватили его и держат.

Первые утренние занятия – основы “трех народных принципов” и анализ хода военных действий в Европе – вел китайский инструктор. Я сидел ровно, вытянувшись, весь, казалось бы, обратившись в слух, и лишь отсутствие конспектов выдавало то, что на самом деле я дремал. Спасибо антияпонской агитбригаде, благодаря ей я привык сносить тяготы пути, скитаться, проводить дни и ночи в дороге, она же научила меня и засыпать в любой позе, в любое время, сидя, на ходу, на корточках, с открытыми глазами. Я знал, что за соседней партой, через два сиденья от меня, точно так же кемарит командир отряда, – правда, ему недоставало моего мастерства. Когда командир спал, он заваливался набок и даже тихо похрапывал, однажды его разбудили указкой.

Дремали мы оба, но по совершенно разным причинам. Он – потому что ничего не понимал. В тренировочный лагерь брали тех, кто получил хотя бы неполное среднее образование, а он одолел лишь первую ступень начальной школы. Его зачислили в обход правил, потому что его старший брат был местным “морским авторитетом”. Как только братец заявлялся в любой порт, главари банд привставали в знак уважения и почтительно приветствовали: “Капитан!” С такими связями мы могли без труда переправлять по воде и грузы, и бойцов. Командир отряда два года служил взводным в южных войсках, был старше нас на несколько лет и отличался высоким ростом и лающим голосом; командир лагеря поручил ему следить за теми, кто ниже по рангу.

Я же дремал потому, что все свои силы припасал для следующего, третьего урока. Хотя мозг спал, уши по-прежнему были настороже. “Омаха-Бич”… “Джуно-Бич”… Днепровско-Карпатская операция… Каир… Россыпь слов, из которых не складывалось ничего путного. Рузвельт, Черчилль, Сталин… Все эти люди не имели ко мне отношения. Победа… победа, думал я, это забота нашего командира, командира нашего командира или же командира командира нашего командира, а я, конечно, умру задолго до нее. И умру, конечно, не один – прихвачу с собой целую толпу.

Так что ни к чему мне было вникать в планы Гитлера, Муссолини, Хидэки Тодзе, Ясудзи Окамуры, знать, где на карте мира спрятались Карпаты и что именно гласит Каирская декларация. Все, в чем мне требовалось разбираться, это карабин, пистолет-пулемет Томпсона, кольт, управление реактивной установкой и ее боевые свойства. За несколько занятий по вооружению я без особого труда уяснил в общих чертах, как со всем этим обращаться. Я был лучшим в отряде по стрельбе из положений стоя, сидя, лежа, причем количество попаданий в мишень было таково, что обладатель второго места остался далеко-далеко позади. Помню, когда проверяющий мишени громко объявил результаты, ты, инструктор Фергюсон, подошел ко мне и пожал мне руку. “Зови меня Иэном”, – сказал ты. Думаю, тогда и началась наша дружба – дружба, которая основывалась на взаимном уважении двух военных. Еще ты сказал в тот день, что у меня на один глаз больше, чем у других, и что я прирожденный снайпер. И что тебе было бы за меня обидно, живи я не в военное время.

Впрочем, не на каждом этапе курса я блистал