Дорога радости и слез - Донна Эверхарт

рядом – еще один, с репой. Еще я заметила, что у дяди имеется пара горшков с бобами и персиками. Мне даже не пришло в голову, что дядя Харди мог нам лгать, и решила, что это с ним, наверное, поделился кто-то из соседей. Мне очень хотелось персиков, о которых дядя даже и не упомянул. Я страстно желала съесть хотя бы один, но я могла побиться об заклад, что дядя наверняка их пересчитал и потому заметит пропажу. Так и не притронувшись к персикам, я поднялась по ступенькам и закрыла дверь погреба. Несмотря на тесноту, царившую в погребе и наводившую на меня страх, на улице мне было еще хуже.

Я все отнесла маме, и она, не отрываясь от работы, молча покачала головой. Каким-то образом ей удалось отыскать в царящем беспорядке все необходимое. Она отправила меня за водой, вскипятила большую кастрюлю, вымыла сковородку и еще пару кастрюль и принялась кухарить. Когда все было готово, мама в первую очередь поставила тарелки с едой перед дядей Харди и папой. Я терпеливо ждала, когда мама отмерит нам наши порции.

Она поманила меня рукой.

– Уоллис Энн. Давай, возьми себе и Лейси.

Я взяла тарелки и села на пол у стены, возле которой стояла. Судя по виду Лейси, она боялась не то что есть, а даже пошевелиться. С тех пор как к нам обратился дядя Харди, она не сходила с места.

Папа произнес короткую молитву, заодно помянув в ней дядю Харди и его щедрость. Я посмотрела в тарелку и едва не расплакалась. Мне мучил дикий голод, а еды мне дали столько, что воробышек и тот не наелся бы. Два кусочка картофелины, несколько крошечных кусочков репы, ложка бобов и половина кукурузной лепешки – вот и вся моя порция. Лейси мама положила столько же.

Я кинула взгляд на маму. Ей досталось и того меньше. А тут еще дядя Харди, который коршуном наблюдал за каждой ложкой, что мы отправляли себе в рот. Когда папа зачерпнул бобы куском кукурузной лепешки, дядя Харди неодобрительно нахмурился, будто бы недовольный тем, что его брат получает столько удовольствия от еды. Когда трапеза подошла к концу, я была только рада, потому что дядя Харди, наконец, перестал за всеми следить. Только тогда он прикончил свою порцию. Ел дядя при этом неторопливо и громко чмокая губами.

Вскоре после того как зашло солнце, мы с Лейси улеглись спать. Мы устроились рядом с очагом, возле папы и мамы. У дяди не нашлось лишних одеял, у нас имелись лишь те, что мы привезли с собой, но накрыться ими мы не могли – они все еще были слишком влажными. Дядя Харди спал в углу комнаты, отгородившись от нас занавеской. Его кровать была вделана в стену, и на ней громоздились грязные стеганые одеяла. Даже если б он и предложил их нам, думаю, я бы побрезговала ими накрываться. Впрочем, дядя Харди, естественно, оказался несклонен к столь широким жестам. На его подушке, прямо посередине, темнело грязное пятно, на которое он и опустил голову. Дядя ужасно храпел. В ту ночь мы практически не спали.

* * *

На следующий день дядя Харди велел нам с Лейси отправиться на улицу.

– Коли вы едите мою еду, ее надо отрабатывать. Ступайте, для вас есть работенка.

Я даже и не думала возражать и перечить ему. Он здесь хозяин, он вправе нам указывать. Я направилась к двери, а Лейси двинулась за мной. Но тут подал голос папа.

– Уоллис Энн! Стой! Чего ты хочешь, Харди? О какой работе речь? Девочкам и так крепко досталось.

Дядя Харди харкнул в огонь.

– Дров надо наколоть. Пусть немного поработают. Ниче, руки-ноги не отвалятся.

– Если надо наколоть дрова, я это сделаю и сам. Только у тебя и так нарубленных дров столько, что на месяц хватит.

Дядя Харди смерил папу тяжелым взглядом:

– Вечно ты нос задираешь. Считаешь себя самым умным, да?

– Я наколю дров, – сказала я. – А Лейси пусть посидит на солнышке и посмотрит, как я работаю.

– Стой, Уоллис Энн, – сказал папа.

Я застыла. Дядя Харди нагнулся, сунул руку под стул, взял кувшин и поднес ко рту. Он глотнул, издав смешок. Мама, которая как раз мыла кастрюлю, выглядела так, словно была готова запустить ее в Харди.

– Если она сама того хочет, пусть отрабатывает кров и стол.

На лице папы заиграли желваки:

– Я сам буду решать, что ей делать, а что нет.

Папа поманил меня, и мы вышли. За нами последовала Лейси, а потом и мама. Ни у кого не возникло желания остаться в доме с Харди.

– Ты славная девочка, Уоллис Энн, – сказал мне папа. – Я понимаю, ты хочешь как лучше, и благодарен тебе за это, но пойми, сегодня дядя Харди отправит тебя рубить дрова, завтра – заставит делать еще что-то, и еще что-то. Это никогда не кончится. Я его хорошо знаю, ты уж мне поверь.

– Ты на него совсем не похож, пап. Он хуже змеи подколодной.

– Он всегда был такой, – отозвался папа, кинув взгляд на дорогу.

Он направился к куче дров, а я – вслед за ним. На протяжении следующего часа мы словно вернулись в старые добрые времена: мы с папой работали, мама сидела на крыльце в кресле-качалке, а Лейси устроилась на ступеньках и перебирала пальцами, играя на каком-то воображаемом инструменте. Когда солнце находилось в самом зените, мы решили сделать перерыв и попить воды. Признаться честно, пить мне хотелось столь же сильно, как и есть. Давно я не пила такой вкусной воды. Поскольку в воде нас никто не ограничивал, я пила ее и пила, словно стараясь залить бездонную дыру в своем желудке. Вечером, после скудного ужина, когда мы устроились на полу возле очага, я чувствовала себя уставшей как собака. До меня донеслось, как мама с папой перешептываются, но была слишком измотана, чтобы вслушиваться, о чем их разговор. Так под аккомпанемент их голосов я и уснула.

* * *

День сменялся днем, похожим на него как капли воды. Как-то раз ранним утром в воскресенье, когда мы гостили у дяди уже две недели, меня разбудил папа. Он прижал палец к губам и жестом велел мне разбудить Лейси. Мама уже стояла у дверей. Мне стало ясно, что мы уезжаем, и от осознания этой простой истины я почувствовала такое ликование, что даже забыла о голоде. Папа подошел к столу дяди Харди и положил на него монету в пятьдесят центов.