В Одессу на майские. Некурортный роман - Ирина Викторовна Буторина

от усталости и пережитого стресса сон не шёл. Чуть только она закрывала глаза, появлялись картины пережитого: беснующаяся толпа под Домом профсоюзов, обугленные головы погибших в фойе и жёлтые кроссовки на ногах мертвеца. Чтобы отвлечься, она стала смотреть в окно на виноградную лозу, вьющуюся по стене соседнего дома. Почки на ней за прошедшие сутки значительно увеличились, а кое-где даже распустились зелёными листочками.

«Ну вот, зародилась новая жизнь, а ребят нет», — пришла в голову мысль, которая опять заставила её хрупкое тело содрогаться от рыданий. Потом пришло тяжёлое забвение. Очнулась она от шума в коридоре.

— Держись, мать, держись, — причитал голос Сашкиного отца, — не падай, мне же тебя не поднять будет.

«Нашли», — мелькнула в голове мысль, и девушка кинулась в коридор. Мать Сашки, бледная и окаменелая, не стояла на ногах и только благодаря поддержке мужа, крепко державшего её за плечи, не падала на пол. Увидев выскочившую в коридор Ирину, она завыла горестно и страшно:

— Убили, убили, убили моего Санечку, сыночка убили…

Ирина, глотая слезы, помогла довести женщину до спальни и уложить на кровать, а та всё твердила свои страшные слова.

— Нашли мы Сашку в морге городской больницы, — заговорил охрипшим от горя голосом Григорий Иванович. — Я не узнал бы, голова и туловище обгорели, да мать нашла родинку у него на бедре. Всегда шутила, что ты у меня не потеряешься, вот и накликала… Говорил я ему: не лезь ты в это дело, без тебя разберутся. Вот и разобрались. Фашисты! Там много народа было, все своих искали, думали, они на дискотеке, раз не звонят, а они вот оно что… Мать там была одиночка, сына нашла с невесткой. Говорит, в обнимку лежали, тоже обгорелые. Все удивляются: как так, горели только двери здания, ведь в коридоре гореть нечему, одни стены, а дети обгоревшие? Причём только сверху, а внизу целые. Почему не убежали от пожара на этажи, на крышу, ведь горело только в фойе и в некоторых кабинетах, остальной-то дом цел. Как же так? Менты говорят, куликовцы сами себя сожгли, в знак протеста. Оставшихся в живых хотят заставить заплатить штраф за сожжение государственного имущества. Как это, ты мне скажи?

Ира пыталась ответить ему, но убитый горем отец не ждал её объяснений. Это был его стон, который рвался наружу в виде горькой исповеди.

— Даже бандитов судят, даже в делах садистов, маньяков всяких вначале разбираются, следствие ведут, вину устанавливают, а потом сажают. У нас же договор с Европой не казнить, а тут убили, сожгли и их же ещё и обвиняют. Как это? Ты говорила, что арестовали только куликовцев, все остальные на свободе, ни одного фашиста не взяли. Как такое может быть?

Ира, только что пережившая этот кошмар, ничего не могла сказать убитому горем отцу, да и что тут ответишь? Ей очень хотелось спросить, а не нашли ли они Петю, но было страшно услышать, что его тоже уже нет среди живых, и неловко, что она лезет со своими проблемами. Вспомнила о Пете мать Саши и, на минуту прервав свои причитания, выдавила из себя:

— В моргах Петеньки нет, только Сашенька, — сказала она и опять завыла.

— Да, не нашли мы Петьку, всё кругом объездили, в последнем морге только нашли Сашку, а племяша там не было.

— А в больницах смотрели? — несмело спросила Ирина.

— Конечно, смотрели, как не посмотреть, вначале там. Много народу покалечили эти нехристи, лежат в больницах полумёртвые. Врачи говорят, что два парня в критическом состоянии, вот-вот умрут, сильно избитые и обгоревшие. Нам даже поговорить с ними не дали, да и не могут они ничего сказать, лежат неподвижно.

— Так, может быть, один из них Петя? — воскликнула Ира.

— Нет, мать ещё в себе была, глянула, говорит: «Нет, не он». Какой-то высокий слишком и чернявый, а Петька русый. Из одежды ничего, тело сплошной синяк, лицо опухшее и всё в белом креме от ожогов. Нет, не похож.

— А можно мне на него посмотреть? — с надеждой спросила Ира.

— Оно, конечно, можно, но как я брошу мать? Как бы она с собой что-нибудь не сделала.

— Вези её, пусть посмотрит, я дождусь, обещаю, — прошептала неожиданно тётя Галя.

— Хорошо, поехали, только я соседку на всякий случай позову, пусть за тобой присмотрит.

В горе всегда так: кто сильнее, тот и тащит на себе остальных, раздавленных трагедией. Так и Сашин отец, зажав свою беду глубоко в сердце, продолжал жить и помогать другим. На такое способны обычно только мужчины. Возможно, именно от непролитых слез, от копящихся в душе стрессов, их век короче женского? Пока ехали к больнице на стареньком «Форде», на котором Саша встречал их с Петей, Григорий Иванович непрерывно рассказывал о том, как уговаривал он сына не ходить на майские праздники на Куликово поле, как узнали они о трагедии в Доме профсоюзов, как ездили с женой по больницам и моргам, как увидели Сашкины жёлтые закопчённые кроссовки, а потом его, похожую на жука, родинку на ноге…

— Вот скажи ты мне, зачем, для кого нам с матерью теперь жить? Мы ведь люди не старые, чуть за сорок. Было бы побольше, руки бы на себя наложили, чтобы не мучиться, но ведь жажда жизни ещё не угасла, не позволит ничего с собой сделать. Как без него? Такой славный парень был: честный, справедливый, с матерью ласковый, со мной мужественный, учился хорошо. Зачем его убили, кому он мешал? Разве это плохо, что он чтил подвиги своих дедов? Что плохого в том, что он не хотел, чтобы его будущие дети изучали эту бредовую укропскую историю и почитали тех, кого осудил Нюрнбергский процесс? Он правильный был. Наверное, зря я его так воспитал, может, был бы сволочью, родства не помнящей, сейчас бы жил, а мы бы с матерью мечтали о том, какие внуки у нас будут. Не будет их уже, не будет…

— Вы же с тётей Галей не старые ещё, может быть, ещё получатся дети, — желая утешить, сказала Ира.

— Да нет, какие дети? У неё что-то там перевернулось родами. Так что детей больше не получится, да и зачем, лучше Сашки нет и не будет, а его… Завтра отдадут, надо ещё похороны готовить.

— Может быть, я останусь? — несмело спросила Ирина.

— Нет, тебе надо уехать немедленно. Следователь знает, что говорит, не стоит искушать судьбу. Утром, как приехали, включили телик, а там этот козёл из Рады говорит: «Колорадов зажарили». Ни слова сочувствия, сожаления, извинений — все