Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

Он не хотел думать о том, что Орел не сдержал слово, но в последнее время тот вел себя странно. Если бы Странник был женщиной, у него не возникло бы ни капли сомнения: женщина чует любовь и ее тайны, точно запах дождя еще до начала бури. Он же лишь понимал, что привычное поведение друга, которое было ему знакомо не хуже собственного, вдруг изменилось.

Орел стал реже смеяться. Но, может быть, он наконец-то начал взрослеть и серьезнее относиться к жизни? А еще он чаще уезжал куда-то в одиночестве. Вероятно, готовился к очередной поездке на поиски видения, которое даст ему новую магическую защиту. Такие вещи оставались строго между воином и духами и не обсуждались даже с другом или братом. Самым же тревожным было то, что вчера Орел так погрузился в свои мысли, что не заметил, как четырехлетняя Пыльная подошла к нему сзади, когда он ел. Пара пойманных орлов всегда ест спина к спине, чтобы никто не мог пройти между ними. Человек под защитой магии орла строго соблюдал этот запрет.

Странник видел однажды, как Орел в приступе слепой ярости едва не ударил человека, нарушившего это табу. Он помнил, как обеспокоен был обычно беззаботный Орел после такого святотатства. Тогда он собрал вещи и уехал на две сотни миль, к Холмам Духов, чтобы помириться с оберегающим его духом орла. А нарушитель табу предпочел уйти в другое племя, чтобы не оставаться рядом с Орлом.

Теперь Орел снова куда-то исчез. Там, где заканчивалась тень от чахлых кустов, под которыми сидел Странник, нещадно палило солнце. Под его лучами земля спекалась в твердую глиняную корку, напоминавшую тонкие хрупкие мексиканские лепешки, слишком долго пролежавшие на плоском камне возле огня. Он не раз видел их — они становились потрескавшимися и почерневшими после того, как воины отгоняли мексиканок от очага, чтобы изнасиловать и убить или взять в плен. «Интересно, жара от сегодняшнего солнца хватит, чтобы испечь такую тортилью? — лениво подумал Странник. — Наверное, да».

Неужели Орел стал его избегать? Сердце друга всегда было домом, открытым для него в любое время дня и ночи. Но теперь вход был не просто закрыт — забит наглухо. В чем бы ни было дело, пришло время ненадолго уехать. Может быть, на охоте удастся выяснить, что же гложет его брата.

— Испанец, поедешь на охоту с Орлом и со мной? Что-то здесь стало слишком шумно и слишком спокойно.

Испанец посмотрел на него с улыбкой:

— Можно.

Он вернулся к тщетным попыткам с помощью пары мелких ракушек выдернуть занозу из ладони. Жесточайший ослабил набедренную повязку и вытащил мешочек с амулетами. Порывшись в нем, он достал металлические щипцы и бросил их Испанцу, буркнувшему в ответ благодарность. Жесточайшего никто никогда не называл испанцем или мексиканцем. Если, конечно, не собирал коллекцию опасных и непримиримых врагов, в которой не хватало лучшего экземпляра.

Жесточайший не был рожден среди Народа, и если Народ об этом позабыл, то Жесточайший не забывал никогда. Мо-чо-рук, Жесточайший из Всех. Орел звал его Квасинабо Наби-ту — Змеиный Глаз. Иногда его глаза и правда не совсем походили на человеческие. В походе он был надежным воином, но на обычную охоту Странник предпочел бы отправиться без него. Впрочем, Жесточайший, наверное, все равно не поехал бы. Он редко оставался на одном месте. Только недавно он вернулся из поездки и скоро снова отправится в другое племя. Даже среди кочевого племени он был кочевником, постоянно искавшим что-то, чего не мог найти в собственной душе.

Пахаюка рассказывал Страннику, как нашел Жесточайшего много лет назад во время набега на мексиканскую деревню.

Мужчин не было — они, как и ожидалось, копались на своих полях. Но женщины дали бой.

Когда отряд подъезжал к тихой деревушке, из кустов выскочила женщина, принявшаяся кричать на бегу, чтобы предупредить остальных. Один из воинов со смехом поскакал за ней. Поравнявшись, он спрыгнул с коня. Под его весом женщина повалилась на землю, разорвав белоснежную кофту. Но все же она сумела запустить руку под юбку и вытащить нож с узким лезвием, который был спрятан в привязанных к бедру ножнах. Она вонзила нож в грудь воина по самую рукоятку, и они пару мгновений удивленно смотрели друг на друга, пока индеец не рухнул прямо на нее. Она столкнула тело с себя, зацепив рукояткой ножа разорванный край кофты, и вскочила на ноги.

Женщина была молода и красива, но друг убитого воина занес над ней топорик и со свистом опустил его. Лезвие, похожее на уменьшенный испанский плотничий топор, раскроило ее череп до плеч, и его половинки распались, расплескивая кровь. Но вскоре друг убитого пожалел о своей горячности и решил впредь быть осторожнее и сохранять голову в целости, чтобы не портить скальп. Другие воины, проезжая мимо, старались коснуться тела женщины, в знак признания ее храбрости.

Остальные тоже не сдались без боя. Когда воины, точно стая акул, опьяненных запахом крови, набросились на них, они отбивались всем, что попадалось под руку. В отчаянии одна из них швырнула во врага собственного младенца, прежде чем пасть под ударом копья. Они визжали, будто дикие кошки, царапались, плевались и колотили кулачками, пока все до последней не полегли, заливая все вокруг кровью, которую жадно впитывала пересохшая земля. Рядом с мертвыми женщинами, словно опавшие по осени плоды, лежали их дети. В деревне не осталось ни единой живой души. Тишину нарушало только редкое ржание лошадей, перезвон уздечек да тяжелое дыхание воинов.

Тут из белого глинобитного дома, напоминавшего жилище ос-землероев, донесся еле слышный плач. Высоко, на грубо оструганной балке из мескитового дерева, среди связок сушащегося красного и зеленого чили, бордовых кукурузных початков и грубых железных терок, был подвешен сверток из одеял и тряпок. Лицо завернутого младенца было морщинистое и красное, словно подбитое ватой одеяло. Он кричал и лягался, а вокруг головы его во все стороны торчали жесткие черные волосы.

Пахаюка бережно взял младенца на руки, и тот крепко схватился за его палец, а его крошечное лицо вдруг расцвело. На его щеках еще блестели слезы, пока он огромными бесстрашными глазами разглядывал раскрашенную гору, возвышавшуюся над ним.

Пахаюка привез его домой, и Заслоняющая Солнце воспитала мальчика, но Жесточайший так и не стал ничьим сыном.

«Будь он покрупнее, — подумал Странник. — Или если бы ему не сказали, что он мексиканец…» Но росту в нем было едва ли пять футов, и он знал, что не такой,