Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

— Пожалуйста, не уезжай!

Когда Орел наконец взглянул на нее, он увидел огромные черные глаза, в которых блестели слезы. Он протянул руку, положил ладонь ей на щеку и большим пальцем вытер слезу, выступившую в уголке глаза.

— Если ты уедешь, я все равно буду любить тебя, — сказала она. — И если я не смогу быть с тобой, я буду любить тебя. А если ты женишься на другой, я все равно всегда буду твоей. Даже когда огонь погашен и засыпан пеплом, в глубине он продолжает жить и тлеет до тех пор, пока кто-нибудь не раздует пламя.

Он медленно провел ладонью по ее лицу и коснулся изгиба между шеей и плечом. Чуть задержавшись, он повел ладонь дальше, касаясь ее груди и ребер. Когда рука дошла до талии, он запустил ладонь под край накидки и повел ее уже вверх, касаясь теплой шелковистой кожи. Накрыв ладонью небольшую грудь, он принялся большим пальцем поглаживать упругий сосок и почувствовал, как колотится ее сердце и содрогается все ее тело. Последняя трезвая мысль, посетившая его, прежде чем он нежно уложил ее на одеяло, была печальна: нет у мужчины более грозного врага, чем женщина, и в поединке с ней нет для него ни защиты, ни победы, ни чести.

Глава 13

Рэчел Пламмер больше не могла это терпеть. Ей уже было все равно, что с ней сделают. Она понимала, что если повезет, то ее убьют, положив конец страданиям. Схватив толстое полено из охапки, которую только что притащила на собственной спине, она размахнулась изо всех сил. Удар, пришедшийся по толстому плечу, застал Авуминот, Чуть Меньшую, врасплох, и она мешком осела на землю. Кнут, которым она била Рэчел, вылетел из ее ладони и, несколько раз перевернувшись в воздухе, шлепнулся на землю. С разинутым от изумления ртом индианка завалилась на спину, прямо в горы мусора, окружавшего потрепанное, много раз залатанное типи.

Рэчел продолжала бить, пока старуха пыталась отползти, отталкиваясь руками и ногами, будто перевернутая черепаха. Полено отскакивало от головы и плеч. Лоб индианки был разбит. Кровь заливала глаза. «Двум смертям не бывать», — с горечью подумала Рэчел. Нанося удар за ударом, она ждала, что вот-вот ей проткнут спину копьем или раскроят череп топором. Интересно, каково это, когда череп раскалывают топором? Почувствует ли она хоть что-то? Во всяком случае, смерть будет быстрой.

Вокруг толпились соседи. Они смеялись и кричали, словно делали ставки в собачьих боях. Среди них стоял со своими друзьями мальчишка с каменным лицом и взъерошенными волосами. «Задай ей, Рэчел!» Кулаки Джона Паркера были плотно сжаты, и он разрывался между желанием помочь своей кузине и отречься от нее. Он почувствовал, как краска заливает лицо, и, обернувшись, к друзьям, буркнул:

— Меа-дро, идем. Что толку смотреть, как дерутся женщины?

Пятеро мальчишек гордо, словно мелкие петушки, прошествовали сквозь толпу. Миниатюрные луки и колчаны со стрелами были лихо заброшены за спину, а на поясах набедренных повязок висели веревки и мешочки с едой. Джон не оборачивался и не смотрел по сторонам. Он смотрел прямо перед собой, стараясь скрьтть боль и чувство вины и отказываясь признать, что когда-то знал белую рабыню Ужасного Снега.

За спиной Рэчел раздался смешок, и Ужасный Снег выкрутил дубинку из ее рук, вывихнув запястье. Она обернулась и, растопырив тонкие согнутые пальцы, словно когти, попыталась вцепиться в его выпученные жабьи глаза. Взгляд у нее был дикий, а изо рта вырывалось шипение. В уголках разбитых губ собирались комочки пены. Ужасный Снег выронил палку и вцепился в запястья женщины железной хваткой. Он подержал ее немного, пока она извивалась от боли, пронзившей руки, а потом оттолкнул. Споткнувшись о сломанное седло, Рэчел растянулась на земле. Когда Чуть Меньшая поняла, что ее не забьют до смерти, она издала протяжный вой, и Рэчел закричала в ответ, приподнявшись в грязи на локтях:

— Грязные дикари! Вшивые, глупые, вонючие дикари! Чтоб вам сгнить в аду!

Чуть Меньшая сложением напоминала бочонок на ножках и теперь лежала на спине, размахивая руками, не в силах подняться. Ужасный Снег поставил мать на ноги и пинком в бок заставил подняться Рэчел. Когда Чуть Меньшая решила продолжить избиение и взяла палку, Он обезоружил ее и втолкнул в типи, откуда еще долго доносились ее ворчание и угрозы, пока она, прижав к окровавленной голове грязную тряпку, в ярости гремела котелком, мешалкой и ножами. Спектакль был окончен, и соседи вернулись к вечерней трапезе.

Ужасный Снег стянул мокрые вонючие мокасины и швырнул их в лицо Рэчел. Впрочем, в сравнении с многочасовым дублением шкур или бегом босиком по колючим кустам в погоне за лошадьми, починка мокасин казалась отдыхом. Подняв обувь, она отправилась разыскивать материалы для шитья в давно не видавшем уборки типи. Внутри она осторожно двигалась вдоль самых стен, чтобы не оказаться случайно на расстоянии вытянутой руки от Чуть Меньшей.

Похоже, она переживет этот день. Ее пока еще не убили и даже не наказали. И Ужасный Снег развеселился, каким бы отвратительным ни был его смех. Невольно потянувшись к свежему ожогу на носу, она ухватилась за запястье. Ожог отдавался пульсирующей болью — это была пытка, придуманная для развлечения Чуть Меньшей и ее беспутной дочерью Тояби, Горой. Это должно прекратиться. Рэчел решила, что с нее хватит. Она согласна быть рабыней. Она согласна питаться объедками, отбросами со скудного стола семейства. Она согласна терпеть вонючее дыхание Ужасного Снега и его огромный живот, когда по ночам его толстый, уродливый, бугристый пенис вонзается в нее, разрывая сухую, нежную плоть. Но больше никаких избиений, порезов или ожогов.

Рэчел всегда была худой. Теперь же она совсем отощала. Вокруг впавших глаз багровели синяки — не только от побоев, но и от усталости и недоедания. Она ходила настоящим пугалом в одежде из лоскутов, выкроенных из семейных обносков и ненужных кусков оленьей кожи. Небрежно сшитые, они все время шлепали ее по тонким ногам. Дети преследовали ее и швырялись комьями грязи и навоза. Ее руки и ноги вечно были покрыты синяками, ссадинами и порезами, а ладони стали грязными и грубыми. Рэчел едва исполнилось шестнадцать, но выглядела она столетней старухой. Живот же ее становился все больше в ожидании второго ребенка.

Густые каштановые волосы, ее гордость, превратились в совиное гнездо. Они засалились и перепутались так, что не справилась бы никакая расческа, даже если бы она и оказалась под рукой. Мыться