Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

Белый Конь редко улыбался. У него было бесстрастное лицо, а профиль неплохо смотрелся бы на монетах. И новичкам требовалось время, чтобы понять, что они имеют дело с мастером розыгрышей.

— Хочешь, верну ее тебе? — Он посмотрел на Змея с неподдельной искренностью. — За двенадцать лошадей прибавлю еще ее сестриц, матушку и трех теток. Но дочку, Оленью Кожу, я оставлю себе: в пеммикане, который она готовит, гораздо больше мяса, чем фруктов. Думаю, столько женщин сумеют скрасить твою старость, а твой член от бесконечных упражнений станет самым крепким в племени.

Змей никак не мог понять, издеваются над ним или нет, но подозревал, что все-таки издеваются, и голос его прозвучал воинственно:

— Нет. У тебя ей самое место. Она слишком ленива, чтобы правильно выделывать шкуры, поэтому они воняют. Рубашки она шьет грубые, как кора, а мокасины разваливаются в первый же день. Да и не нужна была она мне — от нее одно беспокойство.

— Сегодня возле типи Ужасного Снега была калгатня. — Санако был простым, практичным человеком, умевшим сгладить острые углы в разговоре, пока никто о них не поранился.

Видевший Много Битв утверждал, что он поладил бы даже с Совой-Людоедом. Если бы та как-нибудь ночью забрела к Санако, чтобы украсть его душу, он сумел бы отвлечь ее игрой в кости или долгой бессвязной беседой о лошадях. И накормил бы гостью до отвала так, что та не смогла бы летать. И пришлось бы Сове-Людоеду, икая, идти домой пешком, позабыв в гостеприимном тепле о душах и смерти.

— Белоглазая женщина сегодня сбила с ног Чуть Меньшую. Шум стоял такой, будто половина собак в лагере передралась.

Среди собравшихся прокатился смешок. Каждому из них хоть раз хотелось как следует ударить Чуть Меньшую.

Следующим заговорил Санта-Ана:

— Они обе друг друга стоят. Белоглазая рабыня — словно животное. Приятель моего племянника рассказывал, что она расцарапала его, когда Ужасный Снег предложил ее ему. Он сказал, это все равно что спать на связке мескитовых веток с шипами.

Санта-Ана был неуклюжим человеком с мягким приветливым лицом и целой горой трупов за плечами.

— Белоглазые женщины бесполезны в постели, — высказался наконец Старый Филин. — Они годятся только в рабыни. Разница такая же, как между лошадью и мулом. Если мула как следует бить, от него можно добиться повиновения, но не дружбы. Они слишком упрямы и слишком цепляются за свои обьгчаи.

— Невелика цена этим белоглазым женщинам. Даже их мужчины оставляют их без защиты. В этом они едва ли не хуже мексиканцев.

Сибепапаи, Бритоголовый, заговорил впервые. Длинный шрам, тянувшийся От уха к затылку, скрывался под волосами и был виден только между косами. Давным-давно, когда он получил рану, его жена выбрила ту сторону головы, и с тех пор имя приклеилось навсегда.

— Мексиканцы хотя бы умеют ездить верхом. Белоглазые в седле смотрятся мешками.

— Но у них такие красивые большие лошади!

— Больно уж эти лошади медлительны. Пока развернешь такую — глядь, а все бизоны уже пасутся в земле ютов.

— Белые, должно быть, почти так же умны, как и Народ. Из их детей, если украсть их в достаточно раннем возрасте, получаются хорошие воины и жены.

Очень уж полюбился Старому Филину Медвежонок — пленный белый мальчишка. Он жил в семье племянника Старого Филина и в первые две недели жизни в лагере поколачивал в среднем двоих детей за день. Теперь даже мальчишки постарше от него отстали. А верхом ездил так, будто и родился среди Народа. Старый Филин дал ему лук, колчан стрел и собственного пятнистого конька.

— Помнишь Те хана, кайова из племени Сатанка? Вот это настоящий войн! — В разговор вклинился скрипучий голос Видевшего Много Битв.

— Ты о том, с волосами цвета раскаленных углей и рыжими пятнами по всей коже, словно у саламандры?

— Да. Хорошо, когда в бою рядом с тобой такой воин. Значит, наверное, белоглазые не получают нужного обучения в детстве. Иначе зачем им ставить свои жилища отдельно друг от друга, чтобы никто не помогал им защищаться? Должно быть, они безумны.

— Еще они разрывают Мать-Землю и вырывают ее волосы, траву. А когда умирают, она не принимает их кости к себе, как наши.

— С лошадями они так беспечны, что скоро их и вовсе не останется. Мы их всех украдем.

— Тогда снова придется ездить до самой Мексики.

— Белые люди невежественны. Им здесь не выжить. Мы должны забрать у них все, что сможем, пока они не сдались и не вернулись туда, откуда пришли.

— А откуда они пришли?

— Оттуда, где встает солнце. Говорят, у них там есть большие деревни и множество всяких странных вещей. Но я думаю, что большая часть этих рассказов — вранье.

— Только пусть они не уезжают, пока я не украду себе одно из их новых ружей. Видели, какое себе добыл Большой Лук?

Так тянулся их разговор, пока звезды, заглядывавшие в дымовое отверстие, не напомнили, что они уже на полпути от полуночи до рассвета. Старый Филин не стал снова разжигать погасшую трубку, и его друзья, хрустя коленями, начали подниматься, чтобы разойтись по домам.

— Постойте. — Старый Филин вытащил из костра горящую головню и взял палку.

Медвежонок явно что-то задумал — больно знаком был ему этот взгляд. Надо бы научить мальчика втирать сок ягод в лицо, пока оно не потемнеет на солнце, или дать ему для маскировки черную краску. Слишком уж он был светлым, чтобы его проделки оставались незамеченными в темноте.

Старый Филин поднял головню повыше, чтобы оглядеться, и потыкал палкой перед выходом из типи. Так и есть! Под тонким слоем пыли скрывалась кучка свежего собачьего дерьма. Он указал на нее другим старикам, и те захихикали. Медвежонок был горазд на выдумки и быстро учился.

Старый Филин отбросил вонючую кучку в сторону, чтобы его друзья могли пройти, и они ушли, позевывая и потягиваясь в предутренней прохладе. Они разошлись по двое или по трое к своим темным типи. Путь им освещало небо, полное звезд, мерцавших и переливавшихся, словно рассыпанные по черному полю крупицы янтаря.

Глава 14

Образ Ищущей Добра с изуродованным багровым шрамом кончиком носа и надрезанными нежными, строптиво вздувающимися ноздрями никак не оставлял Странника. Он помнил старуху, побиравшуюся на краю лагеря, когда он был ребенком. Она жила подачками от чужих семей и платила за это тем, что сносила их презрение. Цена неверности для